Пике в бессмертие

Так был вырван из рук смерти боевой товарищ.

Это событие горячо обсуждалось в полку. Молодые летчики спрашивали, имел ли право Грединский рисковать, не будучи уверенным в благополучном исходе задуманного им дела? Ведь шансов на то, что он успешно приземлится и, забрав Пошевальникова со стрелком, взлетит, почти не было.

Каждый из нас спрашивал самого себя: а как ты поступил бы на его месте? Ответ был один: точно так же. Разве можно иначе, когда друг в беде?

Один за всех и все за одного. Этого железного правила мы придерживались всегда, в любой обстановке.

Пять «лапотников»

Шли напряженные жестокие бои на Орловско-Курской дуге. Немцы ввели в дело огромное количество танков. В эти дни на штурмовую авиацию легла двойная задача; мы непрерывно совершали налеты на танковые колонны врага, а кроме того, вели разведку, непосредственно с воздуха докладывали командованию о передвижении гитлеровцев, не давали им возможности скрытно сосредоточиться и для контратаки.

Однажды утром я получил задание вылететь на разведку в район Белгорода. В прикрытие мне был дан истребитель, который вел Герой Советского Союза Николай Шут из эскадрильи Сергея Луганского, «усатый» — так мы его прозвали на пышные холеные усы.

Интересным, очень своеобразным человеком был Николай. И на земле, и в воздухе он ни единой секунды не оставался спокойным. Но если на земле его шутки веселили ребят и делали его общим любимцем, то в воздухе «беспокойство» Шута доставляло массу неприятностей гитлеровцам.

Он первым в эскадрилье такого аса, как Сергей, был удостоен звания Героя и имел на счету сбитых самолетов, пожалуй, не меньше, чем прославленный летчик Александр Покрышкин. Была у Николая одна странность, но о ней я расскажу немного позже.

Итак, мы вылетели на разведку парой. Без всяких приключений миновали линию фронта, вышли к объектам. Выполнили задание, сфотографировали объекты и полетели домой, израсходовав весь боезапас на какие-то вражеские пехотные части.

— Окончен день забав, — угрюмо сказал по радио Шут.

— Похоже на то, — ответил я.

На свою территорию мы вышли неподалеку от поселка Шляхово. Шли над облачностью на высоте около полутора тысяч метров. В редкие окна хорошо была видна земля.

Вдруг я услышал взволнованный голос Николая.

— Талгат, смотри: «лапотники!» Ишь, гады, что творят.

И я увидел несколько бомбардировщиков «Ю-87», прозванных на фронте «лапотниками» за то, что летали с выпущенными шасси, издали похожими на обутые в лапти ноги. Гитлеровцы в боевом порядке «круг» один за другим пикировали на наши войска возле села Шляхово. Отбомбившись, они уходили под облачностью.

— Иди домой, — резко сказал Шут, — я им сейчас подзаймусь. — Смотри, Николай...

— Порядок, — крикнул он...

Я, конечно, задержался, кружил на месте, наблюдал за действиями Шута. Николай набрал высоту, выпустил шасси и нырнул в облака. Едва «Ю-87» вывалился из облаков в пике, он пристроился к нему сзади и короткой очередью сбил фашистский самолет. Тут же вновь ушел в облака. Повторил такой же маневр и вогнал в землю второй фашистский самолет, затем третий, четвертый... Пять «лапотников» сбил Шут в течение нескольких минут.

Я не успел приблизиться к своему аэродрому, а Николай уже догнал меня. На земле он скромно доложил, что, выполняя задание по прикрытию разведчиков, попутно сбил пять самолетов.

А теперь относительно странности, которая была у него.

В годы войны газеты часто писали, что немецкие летчики любили размалевывать свои самолеты разными бубновыми тузами, пиковыми дамами и так далее, брали с собой в полеты всяческую чертовщину в качестве амулетов. Мы тоже украшали фюзеляжи своих самолетов. Украшали их звездами, каждая из которых означала сбитый самолет врага. Что же касается амулетов, то, дело прошлое, были они и у нас. В эскадрилье Луганского летчики поочередно брали с собой в воздух небольшую собачонку — общую любимицу, а у нас в полку один летчик-штурмовик все время летал с котенком. Некоторые летчики ни за что не брились перед боевым вылетом, некоторые обязательно садились на землю, прежде чем сесть в кабину самолета.

А вот Николай Шут перед вылетом непременно ломал тарелку. Да, да, самую обыкновенную тарелку. Не сломает — не полетит. Официантки в столовой вначале сердились, а потом привыкли. Да и каждый из нас старался припасти для друга одну-две тарелочки.

Ломал он их очень ловко. Возьмет в руки, трах — и пополам, потом еще и еще. Смотришь, одни осколки. Пытались было интенданты воздействовать на Николая рублем. За каждую тарелку взыскивали в двенадцатикратном размере. Если учесть, что боевых вылетов бывало до пяти-шести в день, то станет ясным: от оклада у Николая ничего не оставалось.

Уже в Германии незадолго до окончания войны Шут обнаружил неподалеку от аэродрома склад посуды. Он отыскал лошадь с телегой, нагрузил полный воз тарелок и торжественно подъехал к столовой. Получайте, мол, авансом. Смеялись мы, конечно, от души.

А вот случай, когда «амулет» спас жизнь летчика и стрелка.

В нашем соединении был летчик-штурмовик Николай Опрышко. На земле он не расставался с гитарой и обязательно брал ее с собой в полеты. Однажды самолет Опрышко получил повреждение и совершил вынужденную посадку на территории врага. Летчик и стрелок стали пробираться к своим. К ночи они подошли к берегу реки, за которой находились наши войска. Гитару Николай нес с собой.

Едва экипаж начал спускаться к берегу, как стрелок в темноте разглядел немецкий патруль. Два солдата с автоматами двигались прямо на них. Что делать? Стрелять? Нельзя. Кругом враги, и выстрелы взбудоражат их. И лежать нельзя — сейчас наскочат и убьют.

Когда немцы подошли совсем близко, были уже в нескольких шагах, Опрышко вдруг всеми пятью пальцами ударил по струнам. В абсолютной тишине этот аккорд был подобен артиллерийскому залпу. Немцы кинулись в разные стороны. А летчик и стрелок кубарем скатились к реке и поплыли. Когда враги опомнились, пришли в себя, было уже поздно — попробуй попади из автоматов по двум плывущим в темноте.

Гитару все же пришлось бросить. Об этом страшно горевал Опрышко. Но вскоре обзавелся новой и не расставался с ней.

Или еще одно увлечение — усы. Были вначале и бороды, но их органически не переваривал наш начальник штаба полка Евгений Иванов, приказывал сбривать. С усами же он ничего поделать не мог. И мне припоминается забавный случай, связанный с усами.

Один наш работник штаба, имея преклонный возраст, носил солидные особенные усы. Гордился он ими чрезмерно. И действительно, усы у него были на зависть всему полку — густые, черные, всегда немного закрученные вверх.

Однажды он в чем-то проштрафился перед начальником штаба. То ли карты не подготовил, то ли донесение переврал — не знаю. Я случайно оказался в штабе, когда там уже бушевал ураган.

— За такие вещи в военное время знаешь, что положено? — шумел Иванов.

— Так точно, — отвечал перепуганный владелец усов.

— Расстрелять тебя мало!

— Так точно.

— Что зарядил свои «так точно», как попугай?

— Прошу извинения... виноват.

— Я тебе покажу кузькину мать!..

Начштаба выскочил в другую комнату и через секунду вернулся с ножницами. Чик! От усов осталась ровно одна половина.

— Кругом марш! — скомандовал Иванов.

Горю штабиста не было предела. Этакая красота пропала!

— Ничего, — утешали мы его, — до конца войны отрастут. Он лишь досадливо махал рукой.

В тылу врага

Мы вылетали на штурмовку по несколько раз в день. Командир полка Митрофанов вызвал командиров эскадрилий, сообщил:

— Есть приказ командования нанести удар по вражескому аэродрому в районе Харькова. Командир истребителей извещен. Вылетаем немедленно. Об этом задании сообщил нам, летчикам, комэск Пошевальников.

На задание вылетел полк почти в полном составе. Прикрывали его около трех десятков истребителей.