Иван Ефремов

Значит, юбилей действительно проходил с размахом!

Иван из газет знал, что в сентябре 1925 года Академия наук широко отметила своё двухсотлетие. Событие получило политическую окраску: наука помогала вывести страну из международной изоляции. Чтобы не ударить в грязь лицом перед именитыми иностранцами, правительство выделило деньги на срочный ремонт не только здания академии, но и всего прилегающего квартала. Были обновлены многие экспозиции, оборудованы новые выставки. На стене парадной лестницы академии было вмонтировано мозаичное панно Ломоносова «Полтавский бой», которое до этого 35 лет простояло в проходной комнате Академии художеств. Залы академии были обставлены прекрасной мебелью и цветами. Всем служащим пошили новые форменные костюмы. Молодая республика была бедной, но гордой — гостей встретили с достоинством.

Юбилей отшумел, но академия перестраивалась на новые рельсы: теперь она уже не была только Российской — она стала Академией наук СССР. Изменение в названии отражало структурные изменения: если раньше это было учреждение для «первенствующего научного сословия», то теперь академия превращалась в разветвлённую систему научно-исследовательских институтов, работа которых должна быть связана с народным хозяйством, иметь не только теоретическое, но и прикладное значение. Расширялся штат, позже стали выделяться самостоятельные институты.

Музей академии разделился на два самостоятельных музея: Геологический и Минералогический. Теперь Ефремову не нужен стол в кабинете Сушкина — у него, научно-технического сотрудника Академии наук СССР, появилось своё рабочее место. Сушкин уже не просто наставник — они вместе делают общее любимое дело.

Учреждение Кызыл-Агачского заказника — для Ефремова первая победа, для Сушкина — доказательство его проницательности. Он не ошибся в выборе. Этот юнец способен видеть проблему широко и, не упуская мелочей, двигаться к крупным обобщениям.

Сушкин с гордостью провёл Ефремова по обновлённым экспозициям музея. С особенным чувством учитель вошёл с Иваном в зал, где были выставлены птицы, добытые в алтайских экспедициях. На стене нарисовано живописное панно «Монгольский Алтай», чтобы посетитель сразу видел, где, в каком ландшафте обитают подобные птицы. На стремянке стоял с кистью невысокий, суховатый бритый человек, быстрыми и точными движениями что-то поправлявший в рисунке. Выставки обновлялись в спешке, чтобы всё было готово к приезду гостей. Панно было готово в целом, но художник видел недоделки и задержался в музее, чтобы довести работу до конца.

Увидев Сушкина, он спустился вниз.

— Это наш новый сотрудник, Иван Антонович Ефремов, — представил спутника академик. — А это Григорий Иванович Гуркин, замечательный алтайский художник. Только он умеет так виртуозно писать великие сибирские горы.

Почти 20 лет спустя, в первом номере журнала «Техника — молодёжи» за 1944 год, будет опубликован рассказ Ефремова «Дены-дерь» — «Озеро горных духов».

«…Всмотревшись в его желтоватое монгольское лицо, я заметил сильную проседь в торчащих ёжиком волосах и жёстких усах. Резкие морщины залегли в запавших щеках, под выступающими скулами и на выпуклом высоком лбу» — так опишет в этом рассказе Ефремов художника Чоросова, прототипом которого в рассказе стал Григорий Иванович, прибавивший к своей фамилии родовое имя — Чорос-Гуркин.

Гуркин протянул руку высокому парню в азиатской тюбетейке со сдержанной вежливостью, но восхищение юноши красотой панно было таким искренним, что художник стал приветливее.

Опытный художник и начинающий учёный ещё не раз встречались в музее, беседовали неспешно. Григорию Ивановичу было тогда 55 лет. Потомок теленгитского хана, несущий в себе представления и верования алтайских племён, он был глубоко вживлён в русскую культуру. Иван Иванович Шишкин пригласил молодого алтайца, не принятого в Академию художеств, работать в своей личной мастерской. Восемь месяцев трудился Гуркин бок о бок с прославленным пейзажистом. В марте 1899 года Шишкин умер на руках у своего ученика. После этого Григорий Иванович был зачислен в пейзажный класс Академии художеств.

Петербуржцы воспринимали Гуркина как сибирского художника. Григорий Иванович участвовал в выставках Императорского общества поощрения художеств, секретарём которого с 1901 года был Николай Константинович Рерих.

Романы Ефремова наполнены упоминаниями о художниках и скульпторах, о любимых картинах и статуях. Может быть, именно строгий алтаец пробудил в страстном юноше любовь к искусству?

Немногословные рассказы Гуркина об особо замечательных местах Алтая врезались в память Ивана, поражённого острой наблюдательностью собеседника. Возможно, именно тогда запала в память Ефремова история о встрече с озером горных духов, которая годы спустя превратилась в дивными красками переливающийся рассказ.

Картина «Озеро горных духов», написанная в 1910 году, была так популярна, что Гуркин сделал с неё несколько автокопий. Одну из них художник привёз с Алтая, где он жил, в Ленинград. Иван запомнил все малейшие оттенки красок, все чёрточки и детали. Это и помогло ему по памяти создать великолепное словесное описание картины.

В 1960-х годах в академическом санатории «Узкое», где отдыхал Ефремов, он обнаружил на стене перед душевыми комнатами — «Озеро горных духов»! Не веря своим глазам, он подошёл поближе. Вот подпись: «Гуркин». Он, уже создавший свой знаменитый рассказ, обнаружил автокопию картины, сделанную в 1915 году для народовольца и учёного Н. А. Морозова. [50] Словно привет из далёкого двадцать пятого года донёсся до Ефремова.

Чорос-Гуркин будет незримо присутствовать в жизни Ефремова. Через год художнику предстоит стать проводником экспедиции инженера-геолога H. Н. Падурова, которого правительство отправит на Алтай — проследить за маршрутом Трансгималайской экспедиции Н. К. Рериха.

«Всё вокруг первобытно, грандиозно и величаво: могучим кольцом раскинулись и ушли в беспредельную даль горы. Мягкие линии сдвинулись одна за другую, смешались в лабиринте очертаний и замкнулись в неуловимой дали воздушной лазури.

Какой везде простор и какая мощь!

Это ты, заколдованный, угрюмый, царственный Алтай!..

Это ты окутался туманами, которые, как мысли, бегут с твоего чела в неведомые страны…

Это ты, богатырь, дремлешь веками, сдвинув свои морщинистые брови, и думаешь заветные добрые думы…

И вот, среди этого могучего заколдованного царства, среди величественной природы, среди громад голубых гор, среди дремучих тёмных лесов, по нежным, благоухающим цветами долинам, по золотому дну Алтая, течёт изумрудная река-красавица Катунь. Глубоко врезалась она в самое сердце Алтая и между ущелий извилась голубою лентой. Бурная, неугомонная, крепко прижалась она к груди великана и стремительно, с шумом, течёт впереди…

И нет, кажется, никакой силы, могущей остановить её течение, нет преград её стремлению и могучему бегу…»

Так воспевал Алтай Чорос-Гуркин в своём стихотворении в прозе. [51]

А вот слова из путевого дневника Н. К. Рериха:

«Приветлива Катунь. Звонки синие горы. Бела Белуха. Ярки цветы и успокоительны зелёные травы и кедры. Кто сказал, что жесток и неприступен Алтай? Чьё сердце убоялось суровой мощи и красоты?»

В 1937 году пожилого алтайского художника обвинят в национализме и арестуют, он погибнет при невыясненных обстоятельствах. Два десятилетия его имя будет под запретом. Но рассказ Ефремова «Озеро горных духов» разобьёт цепь забвения.

…В 1925-м, занимаясь кропотливой препараторской работой, Иван ощущал себя в центре огромного котла, где бурлит молодая жизнь, где открытия, кажется, лежат совсем рядом — стоит лишь руку протянуть.

Зримым и близким спутником и сотрудником Ефремова на много лет станет Ян Мартынович Эглон — резчик по дереву, скульптор, который влюбился в палеонтологию и стал замечательным работником, незаменимым в музее: он делал из гипса и вытачивал из дерева недостающие части скелетов так, что их было невозможно отличить от настоящих, виртуозно монтировал их. Ян Мартынович стал героем шуточного стихотворения Быстрова «Копролит». [52]