Капитальный ремонт

Однако после нескольких глав наше отношение к Николаю меняется. Становится все очевидней, что перед нами энергичный, умный и беспомощный человек, который вынужден прятаться в эгоцентризм, как в скорлупу, от "организованного абсурда", царящего на флоте и мешающего ему, моряку по призванию, по самому складу души, любить свой корабль и Родину и служить им верой и правдой. Но вот надвигается война, и в душе лейтенанта зреет предчувствие невиданных перемен. Непривычно странное, неожиданное стремление заглянуть в душу матроса, в те самые ее печали, о которых он с такой иронией лишь недавно толковал брату, вдруг властно охватывает Николая. И чем сильнее это стремление, тем быстрее ползет трещина между ним и его золотопогонными сослуживцами, и мы ясно видим, как постепенно, но неудержимо расходятся ее края под нажимом Времени.

Время стучит и в юношеское сердце Юрия Ливитина. Глубинное развитие этого характера еще более противоречиво, потому что ухватил его художник в самом бурном процессе становления и с гораздо большей определенностью нацелил в краснофлотскую современность конца 20-х годов. Качества будущего царского офицера и качества будущего командира Красного Флота - еще только предпосылки в его развитии, но они уже живут, уже борются между собой, и автор зорко и заинтересованно следит за всеми перипетиями разгорающейся борьбы и сам участвует в ней, сочувствуя, издеваясь и негодуя.

Быть может поэтому, когда речь заходит о младшем Ливитине, в авторском тоне нет того уничтожающего сарказма, с каким он говорит о "жрецах службы и моря". Здесь главное его оружие - насмешка, больно бьющая по юношескому самолюбию. Иронизируя, а то и откровенно смеясь, рисует Соболев злоключения гардемарина: то его задерживают на рассветной палубе в кальсонах, то он неуклюже пытается "соблазнить" горничную Наташу по всем "правилам", вычитанным из бульварных романов.

За этим обличающим, но и облегчающим смехом проступает симпатия к герою. Истоки ее в горячей и по-своему бескорыстной влюбленности Юрия в море и корабль, в его тяге к матросам. Пусть все это юноша взрастил в себе, "Станюковича начитавшись", - Соболев то и дело язвит по этому поводу... Но из-за локафовских выпадов на каждом шагу пробивается его собственная давняя приверженность к поэтическим страницам флагмана русской морской литературы.

В пору первого знакомства с "Капитальным ремонтом" далеко не все читатели сумели понять диалектическую природу характеров братьев Ливитиных. Даже многие профессиональные критики видели в Николае и Юрии лишь блестяще разоблачаемых представителей офицерской касты. Писатель подтвердил неизбежность внутренней перестройки своих героев в четырех новых главах романа, которые были опубликованы в первой половине 1962 года и которыми завершается ныне "Капитальный ремонт".

Эти главы воспринимаются как первый подступ к развязке обозначенного Соболевым острейшего социально-психологического конфликта. Решающим толчком здесь служит весть о войне, сигнал тревоги, по которому извлекаются из сейфа строго секретные пакеты, готовятся выйти в бой корабли, и первая заградительная мина - первая из многих тысяч, которые вскоре заполнят Финский залив, тяжело скатывается в волны. Страна, флот, люди перешагивают некий качественный рубеж времени.

Он становится для братьев Ливитиных рубежом повзросления. Теперь уже каждому читателю видно, что не только Юрий, но и рисующийся своим цинизмом Николай продолжали до этого момента питать какие-то иллюзии: Юрий - о воинской славе, ждущей его в неминуемом и немедленном морском сражении, коим, по его мнению, обязательно должна открыться война, Николай - о возможности хоть как-нибудь воздействовать на неотвратимый ход событий, грозящий флоту разгромом. Но каждая из судорожных попыток реализовать эти стремления терпит крах. Обстоятельства сильнее - те самые, которые так неумолимо и жестоко решили в свое время судьбу кочегаров. Царизм, воплощенный в "организованном абсурде" всего хода государственной и флотской жизни, заведомо не способен к активной встрече с врагом, а тем более к победе. Он приговорен к смерти самой историей. И жуткая тяжесть этого приговора уже не просто гнетет Николая. Мучительно и гневно сознавая свое бессилие, он начинает всерьез размышлять о неизбежной и желанной теперь для него революции.

Не легче и Юрию. Не потому ли иронические нотки, привычно звучащие в посвященных ему строках, почти неприметно для нас сменяются драматическими, а насмешливо поданный эпизод "соблазнения" Наташи выступает теперь в многозначительном контрасте со страницами, рассказывающими о неожиданной и горькой, о прощальной бабьей ласке, которой дарит юношу горничная Сашенька, провожая его. Что с того, что "набег на славу" не удался. Ведь в этом порыве Юрия не было на сей раз ничего позорного, и грозовая туча войны еще тяжелей нависает над ним, над Николаем, над Сашенькой - над всей страной. И потому обжигающий его губы Сашенькин поцелуй остается за ним по праву - ему нечего стыдиться, его бой по-прежнему близок и неотвратим...

Не менее близка и неотвратима теперь решающая встреча Николая и Юрия с теми героями романа, которые в первых его главах оставались на втором плане. Большевики-подпольщики Кудрин, Волковой, Тишенинов выдвигаются вперед всем развитием действия, всем ходом событий закономерно и неизбежно, как единственная по-настоящему активная и целеустремленная сила истории.

Обращенный своим содержанием в прошлое, впрочем, тогда не столь уж далекое, "Капитальный ремонт" был органично связан с временем, его породившим.

То было время "великого перелома" - семилетие между 1927 и 1934 годами, которое ныне являет нам как трудно постижимое сочетание созидательского энтузиазма и возрастающей трагичности. Уже утверждался сталинский культ и в ходе "сплошной", "ударной" коллективизации, в обстановке "головокружения от успехов" множились числом незаконные "раскулачивания", аресты и ссылки. Но все это, до какой-то поры, воспринималось подавляющей частью современников как неизбежные издержки и жертвы борьбы за социализм в ходе его развернутого победного строительства, зримо-весомого, как шпалы Турксиба и домны Магнитки.

Людям, особенно тем, кто сумел, на их взгляд, избавиться от груза дореволюционных предрассудков и радостно почувствовать свою приобщенность к ритмам и лозунгам времени, на некий срок помстилось тогда наивно и счастливо, что они окончательно познали законы исторического развития и даже овладели главными его рычагами, потребными для возведения еще небывалого в веках государства трудящихся.

Отсюда - крайне характерное для тех бурных лет страстное, можно даже сказать пристрастное, отношение к истории и к современности в их сопоставлении и контрастах. Хозяйски "осваивает" историю и набирающая зрелость наша литература. Мысли об эпических полотнах, достойных происходящего, звучат в письмах и статьях М.Горького, А.Толстого, А.Серафимовича, Д.Фурманова, начинают воплощаться в первых томах "Клима Самгина", "Тихого Дона", "Хождения по мукам". То же ощущение породило советский исторический роман. Обращаясь к истории, художники прежде и больше всего стремились понять свое время.

В том же направлении развивалась и оборонная тема. Военная угроза росла, и в ответ на нее росли Вооруженные Силы Страны Советов. Проблема патриотизма и воинского долга, отношения между командиром и подчиненным, складывающийся облик советского военного профессионала - вот что интересовало локафовских авторов, и особенно А.Новикова-Прибоя, Вс.Вишневского, В.Лавренева, С.Колбасьева. Стремясь понять те сложные процессы, которые происходили в начале 30-х годов в армии и на флоте, они обращались к их октябрьским и предоктябрьским истокам.

Леонид Соболев не был среди них исключением. Но, как и во всяком настоящем художнике, эти тенденции проявились в нем и в его романе по-своему. И прежде всего они проявились как флотская устремленность, интерес к формированию советской морской души, к рождению командира. "Капитальный ремонт" был задуман и выполнен как первая часть эпопеи, глубоко современной не только по духу, но и по содержанию; как начало оборонной эпопеи о вчерашнем и сегодняшем дне Красного Флота, готовящего себя к завтрашним классовым боям. Роман посвящался людям большой и нелегкой судьбы, с которой неразрывно сплелась судьба самого писателя.