С паровозами через Тихий океан (Записки капитана)

Я, помню, плавал в Архангельске в 1933 году со старым капитаном Хабаровым, опытным, но беспокойным человеком. Иногда совсем неожиданно, в самый, казалось, неудобный момент, он начинал делиться своими воспоминаниями, и тогда можно было услышать много интересных вещей. Швартовались мы как-то раз к пассажирской пристани. Капитан Хабаров запоздал с задним ходом и с беспокойством посматривал, как движется вперед судно. От нетерпения он притопывал ногой и что-то говорил про себя. Я прислушался. “Миленький, остановись, миленький, не подведи, - твердил он. - Родименький, отблагодарю”. Посулы, видно, помогли, и судно остановилось в нужном месте. Капитан Хабаров ласково погладил полированные поручни на мостике.

К БЕРЕГАМ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ

Пока выгружали бревна, которые мы привезли из Сов гавани, я старался получить в пароходстве груз на переход в США, а это дело непростое.

Предстояло погрузить около трех тысяч тонн досок и руду. Брать полный груз руды на судно, находящееся в аварийном состоянии, я считал невозможным. Но и без нее нельзя было отправляться в плавание: лес шел только до острова Адак. А на переход через Тихий океан леса не дали. Значит, полпути залатанное днище теплохода будет хлюпать по волнам, и заплаты полетят сразу - в этом я не сомневался. Руда должна притопить аварийное днище. Но она одновременно понизит центр тяжести судна и придаст ему стремительность при качке. Тоже опасно.

Долго я колебался и после бессонной ночи все же согласился принять 1200 тонн руды. Она грузилась как балласт, ее распределили тонким слоем во всех трюмах, кроме первого, носового. Сверху грузили доски: лесной груз увеличивал плавучесть судна.

Утром 10 декабря 1943 года я пришел за наставлениями к начальнику пароходства.

- Что ж, - сказал Василий Федорович, - о чем с тобой говорить, пожалуй что все сам знаешь… Одно скажу: будь осторожен. Не суйся в проливы в тумане.

После обеда, приняв на борт лоцмана, мы вышли за боновое ограждение и направились в порт Находку для бункеровки. Деревянный причал едва дышал, швартоваться приходилось без буксира. Но во время войны мы привыкли обходиться “без удобств”. Декабрь давал себя знать. Морозило, бухта забита намерзшим льдом. На следующий день утром, заполнив топливом цистерны, отвинтили шланги и приготовились к отходу. Пришли пограничники, явился лоцман, и снова заработала машина.

12 декабря шли с лоцманом к бухте Валентина. Радист принес на мостик радиограмму: “Пароход “Валерий Чкалов”… широта, долгота. Получил трещину, лопнула палуба, обшивка правого борта до ватерлинии. Положение судна чрезвычайно опасное, требуется немедленная помощь КМОР. Шанцберг”.

Как всегда при получении подобных телеграмм, на душе становится тяжко. Где-то в штормовом море борются люди за свой пароход, их жизнь в опасности. Представил себе Александра Федоровича Шанцберга, с которым мы знакомы. Высокий краснолицый старик с совсем белыми волосами. Трудно ему сейчас…

Я проложил на генеральной карте Баренцева моря координаты. Судно находилось далеко, где-то у Алеутских островов… На призыв откликнулось несколько ближайших к “Чкалову” судов. На следующий день началась буксировка терпевшего аварию судна, а затем произошла трагедия: судно переломилось. В конце концов обе его половины были спасены и отбуксированы в порт.

Позже мне рассказал об этой аварии Александр Федорович Шанцберг.

Вечером прошли опасные места, приходилось идти по фарватеру среди минных полей, известному только лоцману, и стали на якорь в бухте Валентина. Здесь уходил лоцман и начиналось самостоятельное плавание.

Туман - давнишний враг моряков. Мы увидели его издали: огромный белый занавес, спустившийся с неба, двигался нам навстречу. Нижняя часть занавеса медленно колыхалась в волнах. А потом судно вдруг сразу очутилось в густой молочной пелене, и с капитанского мостика с трудом можно было различить, что делалось на баке или на юте. Вахтенные напрасно силятся что-нибудь рассмотреть в тумане. Каждые две минуты судовые сирены резким воем нарушают привычный и равномерный шум работающих дизелей, предупреждая встречные суда…

Широки морские дороги, и все же столкновения судов нередко случаются в морской практике.

Пролив Лаперуза прошли благополучно. При хороших определениях у острова Хоккайдо выход на восток не представляет трудности.

Примерно на меридиане порта Отомари увидели японский сторожевик. Он подошел совсем близко, и офицер, стоявший на мостике, стал по-русски задавать нам вопросы:

- Как называется ваше судно? - И, помолчав, добавил: - Если будете говорить неправду, арестую. Откуда идете? Какой груз? Сколько экипажа на борту? Есть ли пассажиры на борту? Сколько брутто-тонн пароход? В каком году построен пароход? Название судка передайте огнем.

Мы ответили на все вопросы, и сторожевик отошел, разрешив нам следовать дальше. Японцы стали вежливее. Наши победы под Сталинградом и на Курской дуге заметно поубавили спеси японским воякам.

Охотское море встретило нас неласково. Дул свирепый норд-вест, в левый борт ударяла волна, заливая палубу и грузовые люки. Волны быстро увеличивались, качка делалась стремительнее и злей. Ветер достиг штормовой силы.

Неприятности в море случаются, как правило, ночью. В три часа второй помощник Николай Дудников разбудил меня. Оказалось, что в корпусе появилась течь…

Нерадостное, хмурое утро. Видимость всего двести - триста метров. Повалил густой снег. Сила ветра приближалась к урагану. Зыбь двигалась с северо-запада высокими валами с яростными гребнями на верхушках. Удары волн в левый борт сделались сильнее. Вода, попадая на люки, стрелы и такелаж, замерзала. Стремительная качка, крен на оба борта - тридцать градусов. Картина вокруг неприглядная - краски серая и черная.

Держаться на ногах трудно.

Тревогу умеряло сознание, что в трюмах лежат сосновые доски. Если море оторвет листы на пробоинах, судно останется на плаву.

Прошло два дня. Ураганный ветер по-прежнему гнал на наш теплоход зеленовато-серые пенящиеся волны. Качка усилилась, и крен теперь достигал тридцати пяти градусов.

Мне было тогда тридцать два года, я был здоров, стремительные переваливания с борта на борт выдерживал довольно легко. Но и я в конце вторых суток отяжелел и, помню, увидел у себя в каюте… двух Копаневых. Галлюцинация, весьма озадачившая меня.

Опять тревожные вести. Вода из люка левого борта номер три откачке не поддается и через измерительную трубку проникает в туннель гребного вала. Воду спустили через открытые пробки. Вода идет ржавая, видимо, вместе с рудой.

К вечеру ветер утих до силы обычного шторма. Взяли радиопеленг Лопатки, южного мыса Камчатки. Немного отлегли от души - все-таки зацепились за точное место на берегу.

Маяк на мысе Лопатка! Сколько раз ты выручал меня в труднейшем положении, давая возможность безопасно пройти пролив. Японцы во время войны держали в своих руках всю Курильскую гряду, и, несмотря на то что между островами были превосходные широкие и свободные от опасностей проливы, они запрещали проход через них. Мы, советские моряки, могли плавать Первым Курильским проливом между мысом Лопатка и островом Шумшу. В наших руках была половина пролива, другая принадлежала японцам.

Для навигаций Первый пролив не очень удобен и поэтому в мирное время использовался редко. От мыса Лопатка на северо-запад шла длинная гряда каменных рифов, а посередине на всех картах значилась пятиметровая банка. Как мне рассказывали, капитан Иван Чечельницкий когда-то сидел здесь на своем пароходе, и, хотя последующими промерами банку не обнаружили, на картах ее отмечали. Я был уверен, что Чечельницкий сидел где-то в другом месте, однако старался, как и все, держаться от банки подальше.

В общем, эта банка Чечельницкого суживала и без того узкий пролив.

В час ночи 18 декабря увидели на северо-востоке красный проблесковый огонь. Ни на карте, ни в описании огней и знаков, ни в лоции огонь не обозначен. Весьма неприятное положение. Решил довериться маяку Лопатки, однако пришлось все же на всякий случай дать малый ход и продержаться до рассвета.