Черты и анекдоты из жизни императора Александра Первого

В 1794 году, когда Лагарп, по интригам своих недоброжелателей должен был, не окончив учения великого князя, уехать из России, Александр написал ему следующее теплое письмо, в котором выразилась вся сила его любви и признательности к своему наставнику:

«Прощайте любезный друг! Чего мне стоит сказать это слово. Помните, что вы оставляете здесь человека, который вам предан, — который не в состоянии выразить вам свою признательность, который обязан вам всем, кроме рождения. Будьте счастливы, любезный друг, это желание человека любящего вас, уважающего и почитающего выше всего. Я едва вижу, что пишу. Прощайте в последний раз, лучший мой друг, не забывайте меня. Жена поручает повторить вам, что она вовек не забудет всех ваших о ней попечений. Еще раз мой дорогой, мой друг, мой благодетель».

В 1801 году, получив от Лагарпа поздравление с восшествием на престол, Александр отвечал ему:

«Первою минутою истинного для меня удовольствия, с тех пор, как я стал во главе несчастной моей страны, была та, когда я получил письмо ваше, любезный и истинный друг. Не могу выразить вам всего, что я чувствовал, особенно видя, что вы сохраняете ко мне те же чувства, столь дорогие моему сердцу и которых ни отсутствие, ни перерыв сношений, не могли изменить. Верьте, любезный друг, что ничто в мире не могло поколебать моей неизменной привязанности к вам и всей моей признательности за ваши заботы обо мне, за познания, которыми иг вам обязан, за те принципы, которые вы мне внушили и в истине которых я имел столь часто случай убедиться. Не в моей власти оценить все, что вы для меня сделали и никогда я не буду в состоянии заплатить за этот священный долг.

«Буду стараться сделаться достойным имени вашего воспитанника и всю жизнь буду этим гордиться — я не переставал думать о вас и о проведенных с вами минутах. Мне было бы отрадно надеяться, что они могут прийти вновь и я был бы весьма счастлив, если б это исполнилось. В этом отношении я совершенно полагаюсь на вас и на домашние ваши обстоятельства, потому что нет никаких других, которые могли бы этому препятствовать. Об одной милости прошу вас, — писать ко мне от времени до времени и давать мне ваши советы, которые будут мне столь полезны на таком посте как мой, и который я решился принять только в надежде быть полезным моей стране и предотвратить от нее в будущем новые бедствия. Почему вы не можете быть здесь, чтоб руководить меня вашей опытностью и оградить от ловушек, в которые я могу впасть по милости и, может быть, по неведению черноты испорченных душ. Часто судишь сам по себе и, желая добра, ласкаешь себя тем, что другие имеют те же намерения, до тех пор пока опыт не убедит в противном; тогда выходишь из заблуждения, но может уже поздно и зло сделано.

«Вот, любезный друг, почему просвещенный и опытный в знании людей друг, есть величайшее сокровище. Занятия мои не позволяют мне писать вам более. Скажу вам только, что более всего мне доставляет забот и труда согласовать частные интересы и ненависти и заставить других содействовать единственной цели, — общей пользе. Прощайте любезный друг, дружба ваша будет служить мне утешением в горести. Кланяйтесь от меня вашей жене и примите поклоны мои. Если я могу вам быть полезен, располагайте мною и скажите, что я могу сделать».

Император Александр вел постоянную переписку с Лагарпом, а в 1814 году, по вступлении своем в Париж, пожаловал ему (в чине полковника) орден св. Андрея Первозванного и лично посетил его скромную квартиру, в четвертом этаже, в одной из отдаленных парижских улиц.

— Вы очень переменились, — сказал государь, обращаясь к госпоже Лагарп.

— Ваше величество, я как и все терпела горе, — отвечала она.

— Вы меня не поняли, — возразил Александр, — бывало, вы сидели подле воспитанника вашего супруга и дружески с ним разговаривали, а теперь стоите перед ним.

Г-жа Лагарп начала говорить об энтузиазме, который внушали парижанам доступность и душевные качества императора.

— Если во мне есть что нибудь могущее нравиться, — отвечал он, — то кому я этим обязан? Если б не было Лагарпа, не было бы и Александра (2).

В ризнице собора села Грузина, принадлежавшего графу Аракчееву, находится ящик в четыре вершка длины и ширины с стеклянным верхом, в котором хранилась рубашка, пожалованная Аракчееву императором Александром в бытность его великим князем. Историю этой рубашки Аракчеев рассказывал лицам, посещавшим Грузино следующим образом:

«Когда покойная императрица (Екатерина II) была в предсмертных страданиях и не оставалось надежды на выздоровление, то император Павел I, зная, что его ожидает вступление на престол, послал за мною в Гатчину с приказанием скорее приехать в Петербург. Дороги были тогда дурные, я скакал что было силы и весь в грязи явился к императору. Он принял меня самым ласковым манером, сказал: «служи мне верно» и, взяв меня за руку, подвел к великому князю Александру Павловичу, — положил мою руку в его руки и сказал: «будьте друзьями». И мы всегда были друзьями. Великий князь, видя меня всего в грязи, сказал: «верно ты за скоростью белья чистого не взял с собою? пойдем ко мне, я тебе дам», и тогда дал мне эту рубашку. После я ее у него выпросил и вот она; а когда умру, то ее на меня наденут и в ней я буду похоронен».

Действительно, Аракчеев, согласно сделанному им при жизни распоряжению, похоронен в этой рубашке (3).

Воцарение императора Александра было встречено всеобщим восторгом. Петербургский генерал-губернатор, — граф Пален, докладывая об этом государю, сообщил ему, между прочим, что народ с такою жадностью и радостью расхватал манифест о вступлении на престол, что теперь экземпляры его продаются уже по рублю. «Государь, — прибавил Пален, — вы счастливы: вы любимы народом!» — «Я тогда буду счастлив, — отвечал Александр, — когда и через пятнадцать лет увижу тоже самбе» (4).

При восшествии императора Александра на престол, все лица, заключенные в предшествовавшее царствование в Петропавловскую крепость, были освобождены. Один из арестантов, оставляя каземат, надписал над дверями: «Свободен от постоя». Об этом донесли государю. Он улыбнулся и заметив, что следовало бы прибавить к надписи слово «навсегда» (5).

Народная любовь к императору Александру выразилась особенно в 1812 году, когда после отступления нашей армии из лагеря под Дриссой, государь явился в Москву грустный, подавленный тягостью совершавшихся событий. Не смотря на то, что император приехал ночью, вся дорога от первой станции Перхушково была полна народом, так что от взятых многих фонарей было светло, как днем. Александр был приветствован с неописанным восторгом. Народ целовал его руки, одежду, лошадей. Один из толпы, пробившись к государю, сказал: — «Не унывай! Видишь сколько нас в одной Москве, а сколько же во всей России! Все умрем за тебя!» Он передал словами то, что было на сердце у каждого.

На другой день (12-го июля) едва лишь стала заниматься заря, народ повалил на Красную площадь. Солнце ярко сияло в этот торжественный день. В девять часов Александр вышел из дворца и в то же мгновение раздался звон колоколов и восторженное, потрясающее ура! огласило всю Москву. Если бы Наполеон мог быть свидетелем этой встречи царя москвичами, то убедился бы в несбыточности своей мечты — покорить Россию. Александр, выйдя на Красное крыльцо, остановился видимо растроганный зрелищем, напоминавшим времена Минина и Пожарского. Прошло несколько минут. Началось шествие к Успенскому собору, замедляемое народом, теснившимся к государю и кричавшим: — «Отец наш! Ангел наш! Да сохранит тебя Господь Бог!» При входе в собор, преосвященный викарий московский Августин, приветствуя монарха кратким словом, в заключение сказал — «С нами Бог! Разумейте языцы и покоряйтеся, яко с нами Бог!»

15-го июля назначено было собраться дворянству и купечеству в обширных залах Слободского дворца. Еще до прибытия государя главнокомандующий в Москве граф Ростопчин приказал прочитать в обоих собраниях высочайший манифест о народном ополчении и пламенной речью приглашал всех и каждого принять участие в защите отечества. Дворянство положило выставить 80 000 ратников, купечество назначило общий денежный сбор и открыло частную подписку. Войдя в залу дворянского собрания, государь, встреченный восторженно, объяснил в коротких словах положение государства, «которое войска, при всех усилиях храбрости и самоотвержения, не могли отстоять от многочисленной армии Наполеона, составленной из порабощенных им народов» и, напомнив, что уже не раз государство было обязано своим спасением дворянскому сословию, сказал: — «Настало время для России показать свету ее могущество! Я твердо решился истощить все средства моей обширной империи, прежде нежели покоримся высокомерному неприятелю. В полной уверенности взываю к вам; вы, подобно вашим предкам, не позволите восторжествовать врагам; этого ожидают от вас отечество и государь!» В ответ государю раздались восклицания: — «Готовы умереть за тебя, Государь! Не покоримся врагу. Все, что имеем, отдаем тебе!» Трудно было расслышать слова, внушаемые преданностью, но в смысле их не могло быть сомнения: его выражали слезы присутствовавших. Государь, сам чрезвычайно растроганный, узнав от московского губернского предводителя дворянства В. Д. Арсеньева о готовности дворян выставить по десяти ратников со ста душ, сказал — «Иного я не ожидал от вас. Вы оправдали мое о вас мнение». Потом, перейдя в залу, где было собрано купечество, государь объявил депутатам, что для отражения неприятеля требуются значительные денежные средства, что вскоре будут возобновлены дружественные сношения с Англией, готовой открыть свои гавани русской торговле, но что всем надеждам на благосостояние страны угрожает нашествие Наполеона. И здесь государь изъявил свою уверенность в содействии своих верных подданных, и здесь встретил такую же готовность жертвовать ему и России имуществом и собою. По отбытии императора, в продолжении двух часов, купечество подписалось на полтора миллиона. За обедом в Кремлевском дворце, куда были приглашены почетнейшие из московских жителей, император несколько раз повторил, что он этого дня никогда не забудет.