Нижинский

Вацлав был вторым ребенком в семье странствующих польских профессиональных танцовщиков Элеоноры и Томаша Нижинских. В их биографии также было немало странных и трагических событий. Полную противоположность представляли собой его родители, хотя у обоих было предостаточно чисто польского гонора, силы воли. Его мать (в девичестве Береда) была светловолосой и зеленоглазой, изящной набожной женщиной, которая в семилетием возрасте осталась круглой сиротой (некоторые из биографов утверждают, что ее отец был азартным игроком и, проиграв состояние, застрелился, а мать вскоре умерла от горя). Против воли старших братьев она стала танцовщицей, что тогда считалось страшным позором. Томаш же был на пять лет моложе ее и также по собственному желанию самостоятельно пришел в балет. Он был сильно влюблен в Элеонору, которая, учитывая разницу в возрасте, долго не решалась выйти за него замуж. И только угроза, что он застрелится (его многие звали «бешеным») или убьет ее, заставила девушку согласиться на брак. Томаш, высокий, скуластый и кареглазый брюнет, слыл темпераментным красавцем и был одним из лучших характерных танцовщиков провинции. Честолюбивый и одаренный, он вскоре стал и балетмейстером, обожал ставить феерические представления в цирке. Томаш Нижинский был непревзойденным мастером гопаков и мазурок. Именно от отца унаследовал Вацлав не только слегка восточную внешность (скуластое лицо с раскосыми карими глазами), но и необыкновенно высокий природный прыжок, который потом позволит ему стать «гением воздушной стихии». Как Нижинский-младший, в те годы не «летал» никто. Зависая в воздухе, он приземлялся подобно грациозной кошке, еле касаясь планшета сцены. Когда его попросили раскрыть технику такого прыжка, Вацлав чистосердечно ответил, что никакого секрета тут нет — просто надо прыгнуть и задержаться в воздухе. Как еще объяснить Божий дар?! К тому же он был наделен сценическим магнетизмом, действовал на зрителей подобно наркотику.

Вместе с родителями, старшим братом Стасиком и младшей сестрой Брониславой Ваца, как его звали на польский манер, исколесил всю Россию. У них нигде не было своего дома. Квартиры снимались разные— то большие и просторные с прислугой, то темные полупод-

валы — в зависимости от материального положения родителей. Да и впоследствии, будучи мировой знаменитостью, Нижинский так и не имел собственного дома. Он жил в фешенебельных отелях, у родственников жены, в меблированных комнатах, кочуя с места на место, «как цыгане», о чем с горечью вспомнил перед смертью.

Как многие «театральные дети», в детстве Ваца был предоставлен сам себе. Он обожал бродить по незнакомому городу. Болтаться за кулисами театра или цирка, рано начал выступать на сцене. Первыми педагогами Вацы были его родители, обучившие одаренного мальчика азам профессии. Мать надеялась, что ее дети поступят в Петербургское театральное училище и станут артистами императорского Мариинского театра— воплотится неосуществленная мечта их отца. Быть танцовщиком императорского балета было почетно.

Но рок преследовал Элеонору. В результате несчастного случая остановилось умственное развитие старшего сына (он выпал из окна и разбил голову). Стасика пришлось поместить в психиатрическую лечебницу, где он и умер. А вскоре любвеобильный красавец Томаш ушел к другой, оставив Элеонору с тремя детьми фактически без средств. Да и потом материальная помощь от него поступала нерегулярно, а с годами все реже и реже. Дети тяжело пережили уход отца. По мнению специалистов, впоследствии это сказалось на сексуальной ориентации Вацлава. Во взрослых мужчинах он, прежде всего, видел покровителей и защитников.

Брошенная семья Нижинских осела в Петербурге. Перебиваясь случайными заработками (то Элеонора танцевала, то содержала пансион), она делала все возможное и невозможное, чтобы Ваца и Броня поступили в Императорское театральное училище и стали его пансионерами. Денег на приличное содержание дома просто не было. Да и для Вацы профессия танцовщика казалась самой естественной и разумной.

В училище Нижинский слыл далеко не лучшим учеником. Будучи чрезмерно одаренным к танцам, что выяснилось уже на приемном экзамене, мальчик был отличником по специальным дисциплинам. К тому же классическому танцу его обучали первоклассные педагоги — Николай Легат и Михаил Обухов. Зато по другим предметам его дела шли хуже некуда. Хромало и поведение: несмотря на сверходаренность, его не раз за мальчише-ские шалости отчислялг* из училища — то выстрелит из рогатки в важного сановника, то прогуляет уроки. Но даже когда он присутствовал на них, то производил впечатление ученика ограниченного и тупого. Преподаватели и не пытались найти к нему особый подход. В училище всех «стригли под одну гребенку»…

За скуластость и раскосые глаза еще в училище Вацу прозвали «япончиком», что было особо обидно в годы русско-японской войны, дразнили также «длинношеим». Глубоко уязвленный, он старался не выказывать обиду. Заводила по характеру, в училище, как и в дальнейшей жизни, Ваца не имел друзей. Точнее, просто не мог их иметь. Его ненавидели за талант и одаренность. Ему дико завидовали однокашники и сверстники, жестоко подставляли его. Балетные дети ревнивы к талантливым соперникам. Оторванные от жизни и воспитанные в «тепличных условиях», они профессиональны и очень инфантильны одновременно. Они в самом нежном возрасте вынуждены решать проблемы, с которыми порой не справляются взрослые. Выросшие под строгим надзором воспитателей и классных дам закрытого учебного заведения, по окончании училища многие из них теряются при столкновении с действительностью, суровым театральным бытом, закулисными интригами, когда надо уметь постоять за себя или же иметь высоких покровителей. У Нижинского были только Божий дар и отличная выучка.

Он обожал участвовать в оперных и балетных спектаклях Мариинского театра, знал наизусть многие произведения. Отличаясь врожденной музыкальностью, еще плохо разбираясь в нотах, мог по слуху повторить полюбившуюся мелодию. Ему очень нравилась музыка Рихарда Вагнера и пение Федора Шаляпина. В школьные годы одной из первых его «больших» партий на сцене Мариинки стал Фавн в балете «Ацис и Галатея», поставленном М. Фокиным для выпускного спектакля училища. Символично, как многое в судьбе Нижинского. Ведь именно его Фавн — получеловек-полуживотное из «Послеполуденного отдыха фавна» — впоследствии станет провозвестником нового балета XX века, ключом к тайнам подсознания артиста. Тогда сам Нижинский скажет: «Фавн — это я». Да, в нем были и бестиальность, и сакральность.

По окончании училища в 1907 году Вацлав был принят в труппу Мариинского театра на очень скромную зарплату, хотя танцевал сольные партии и классические па-де-де. Чтобы материально поддержать семью, он был вынужден подрабатывать на стороне частными уроками, принимать помощь великосветских покровителей. Дирекция не спешила продвигать его по службе, но с первых дней своего пребывания в театре он стал партнером ведущих балерин, таких, как Матильда Кшесинская и Анна Павлова.

Критика сразу обратила внимание на этого невысокого, но пропорционально сложенного юношу (его рост был всего 167 см!), с сильно развитой, словно лепной по фактуре мускулатурой ног и рук, маленькой и аккуратной стопой, чуть вялыми, но выразительными кистями рук, словно пораженными «болезнью воли». В жизни его никак нельзя было назвать красавцем. Зато на сцене Нижинский казался обаятельным, даже обольстительно красивым, что притягивало к нему и мужчин, и женщин. Прирожденный классический танцовщик, своей исполнительской манерой Вацлав резко выделялся среди премьеров старшего поколения. Работая над большими классическими партиями прошлого столетия, он невольно переделывал их на свой лад. Шедевром его раннего «додягилевского» репертуара считается Голубая Птица (па-де-де Голубой Птицы и принцессы Флорины) из «Спящей красавицы». При нешне безупречном академизме его танцевальной формы было в персонаже Нижинского нечто новое. Загадочное и неуловимое, присущее картинам художников «Мира Искусства». Танцовщик изменил костюм, упразднив бутафорские крылья. Раскрепостил руки, которые приобрели невиданную доселе окрыленность. Таких рук в мужском танце еще не знал петербургский балет. Скорее человек огромной художественной интуиции, чем рационального знания, Нижинский творил, как говорится, п, о наитию свыше. Считывал информацию и воплощал ее в своих образах. Даже не понимая, что творит, он в своем танце невольно увековечил идеалы неоромантизма и акмеизма.