Гарибальди

«Во время этих прозрачных ночей Востока, — вспоминает он в «Мемуарах», — ночей, которые, как говорит Шатобриан, в сущности, даже не мрак, а лишь отсутствие дня, под небом, усыпанным звездами, на поверхности этого моря мы спорили не только на узкие национальные темы, которыми в то время ограничивался мой патриотический кругозор, но и о великих вопросах, касавшихся всего человечества! Точно завеса упала с моих глаз. Горизонт мой расширился. Пока я не познакомился с Э. Барро, я намерен был посвятить жизнь служению моей родине. Познакомившись с ним, я решил посвятить ее служению всему человечеству».

— Всемирная ассоциация трудящихся, — говорили ему сенсимонисты, — вот наше будущее! От каждого по его способностям, каждой способности по ее делам — вот новое право, которое заменит собой право завоевания и право рождения; человек, вступив в товарищество с человеком, будет эксплуатировать природу, отданную ему во власть!

Эмиль Барро вовсе не собирался расхолаживать патриотический пыл Гарибальди. Но освобождение Италии, говорил он, должно являться только частью великой освободительной борьбы масс против гнета немногих — знатных и имущих. Что толку, если Италия станет единым государством и будет управляться итальянцами, ведь народным массам придется по-прежнему денно и нощно работать на господ, оставаться нищими и невежественными.

Крепко засели эти слова в душе Гарибальди, и он почувствовал всю их правоту. Впервые пред его сознанием встали сложные и острые вопросы классовой борьбы. Гарибальди хорошо знал, что такое голод, и видел горькую нужду своего народа. Сам он происходил из небогатой семьи моряка; общество трудящихся рыбаков, бедных ремесленников и селян было ему всего дороже и ближе. Но сенсимонисты не могли указать ему правильного решения волновавших его вопросов. Он был человеком реального действия, а не утопистом, и их неопределенные рассуждения о «мирном» достижении «всеобщего счастья» никак не могли удовлетворить его. Поэтому Гарибальди еще больше сосредоточился на стоявшей перед ним конкретной, непосредственной цели: освобождении итальянского народа от жестокого гнета иностранных завоевателей и самодержавных князей. Он не желал дольше ждать и решил как можно скорее разыскать вождя «Молодой Италии» — Мадзини, о котором с таким энтузиазмом рассказывал ему Кунео. Действовать, действовать во что бы то ни стало, быстро и энергично, — иначе он не представлял себе жизни.

С невольным сожалением думал он, что скоро придется расстаться с интересными собеседниками. Бывают же люди, беседы с которыми дают больше, чем чтение самых полезных книг!..

Тесные Дарданеллы остались позади, на горизонте появились острова Мраморного моря, и, наконец, в розовых лучах восходящего солнца радужным видением возник Константинополь. Пора, пора проститься с друзьями! Но их слова и советы остались в памяти Гарибальди на всю жизнь.

Чтобы понять причину революционного воодушевления Гарибальди, уяснить себе, к какому лагерю он отныне примкнет, необходимо оглянуться назад, на события, происходившие на Апеннинском полуострове в течение четырех с лишним десятилетий, истекших после начала Великой французской буржуазной революции.

СУДЬБЫ ИТАЛИИ

Кога первые отзвуки Французской революции 1789 года докатились до Италии, ^в отдельных королевствах и герцогствах Апеннинского полуострова начались массовые волнения. Городская буржуазия, ремесленники, разночинная интеллигенция, кое-где крестьянство (например, в соседнем с Францией Пьемонте) — все эти слои итальянского населения, воодушевленные революционным примером французского народа, выступили против феодального гнета. Однако революционный подъем длился недолго: итальянские монархи, насмерть перепуганные «французской заразой», призвали дворянство к охране феодальных привилегий и к подавлению народных волнений. Личины «просвещенного абсолютизма», в которые незадолго до этого рядились итальянские короли и герцоги, были быстро сброшены. Из-под них выглянуло подлинное лицо феодально-монархической реакции. Никаких реформ! Вместо них виселица и плаха! Малейшее проявление французского «свободомыслия и атеизма», всякое выражение недовольства или протеста против феодальных порядков карались смертью. Массовые казни, пытки, публичная порка явились ответом итальянских феодалов на стремление к освобождению, пробужденное в итальянском народе Великой французской буржуазной революцией. Особенно усердствовали в кровавых расправах пьемонтский король Виктор Амедей и неаполитанская королева Мария Каролина (сестра французской королевы Марии Антуанетты, казненной в 1793 году).

Не мудрено, что, за исключением аристократической верхушки дворянства и придворной знати, все население Италии было преисполнено ненависти к своим палачам. Когда в конце 1792 года Пьемонтское королевство заключило антифранцузский союз с Австрией и французская армия впервые вступила в пределы Италии (Савойю), население итальянского севера встретило ее с восторгом. Прогрессивные деятели итальянской буржуазии пылко восклицали, что французские армии «несут на своих штыках свободу, равенство и братство». В 1795 году французы под командованием генерала Дюма несколько раз разбили пьемонтцев и австрийцев. Но самые жестокие поражения потерпели феодальные властители Италии в 1796 году от молодого генерала Французской республики Наполеона Бонапарта. Он разгромил пьемонтское войско, обратил в бегство австрийскую армию и вынудил короля Виктора Амедея подписать унизительный мир. Затем Наполеон занял Ломбардию, Парму, Модену, Болонью, Романью, Тоскану, взял считавшуюся неприступной крепость Мантую.

В любом из итальянских государств, куда вступала наполеоновская армия, население поголовно пылало ненавистью к феодально-абсолютистскому режиму и не только с нетерпением ждало его свержения, но и активно готовилось к этому. Наполеон, которому как по политическим, так и по военно-стратегическим соображениям важно было снискать расположение итальянцев, лишь подтвердил то, что уже начало осуществляться без него, — отмену феодальных прав и привилегий. Было провозглашено равенство всех граждан перед законом, проведена секуляризация церковных земель, уничтожена светская власть папы, отменены некоторые феодальные налоги и поборы. Тысячи заключенных были выпущены на свободу из тюрем итальянских монархов. Вместо прежних королевств и герцогств Наполеон создал ряд республик — Лигурийскую (Генуэзскую) и Цизальпинскую (1797 г.), Римскую (20 марта 1798 г.) и Партенопейскую (Неаполитанскую) — в начале 1799 года.

Однако уже тогда «революционный» генерал прятал под бархатистой лапой когти узурпатора и поработителя. Для «либерализма» Наполеона того времени характерны два пункта его мирного договора с пьемонтским королем Виктором Амедеем. Один из них провозглашал «полную амнистию политических заключенных», а второй обязывал того же сардинского короля выдавать полиции Наполеона всех преследуемых ею лиц, если они укроются в сардинских владениях. Свобода в глазах будущего императора была понятием весьма условным. И он сам нисколько не скрывал этого, хотя внешне всячески старался поддерживать в народе репутацию «освободителя». «Вы мало знаете этот народишко, — писал он из Италии Талейрану. — Из ваших писем я вижу, что вы продолжаете по-прежнему придерживаться ложных суждений. Вы думаете, что свобода в состоянии сделать что-нибудь порядочное из этих обабившихся, суеверных, трусливых и гнусных людей. Не могу же я основываться на «любви народов к свободе и равенству»: все эти фразы хороши только в прокламациях и речах, то есть в баснях».

Наполеоновские реформы в Италии не разрешили назревших экономических вопросов. Страна продолжала оставаться расчлененной на ряд самостоятельных государств; огромные военные контрибуции, достигавшие десятков миллионов франков, платили эти государства Наполеону; привилегии для французского сбыта подрывали основы итальянской торговли; крестьянские массы фактически не получили земли, которая после секуляризации церковных угодий распродавалась тем же дворянам, буржуазии и зажиточной деревенской верхушке. Конституции учрежденных Наполеоном республик являлись только клочками бумаги; фактически эти республики уже тогда постепенно превращались во французские провинции. Подлинную внутреннюю сущность наполеоновских войн прекрасно характеризует Энгельс (он говорит о наполеоновском походе в Испанию, но эти же слова могут быть полностью отнесены к Италии): «За иностранной армией — Наполеон, мнимый представитель буржуазной революции, в действительности же деспот внутри своей страны, завоеватель по отношению к соседним народам» [2].