На грани жизни и смерти

– Я вам сделаю нос и покрою губу растительностью. У вас будут превосходные усы.

Заманчивое предложение, но сейчас он на это согласиться не может. Близится путина, его ждут дела. Не пожелает ли врач приехать к нему в Ленкорань?

– Приезжайте, у нас чудесная охота… Право, не пожалеете.

Убеждения были излишни, хирург и не думал отказываться, – не упускать же такую операцию.

Врач прибыл в Ленкорань, поместил больного в клинику и приступил к первой части своего плана. Он сделал два параллельных разреза поперек черепа больного, образовал таким путем широкую полосу и, не отсекая ее, сдвинул с черепа на верхнюю губу и пришил конским волосом. Одновременно хирург вырезал три хрящика из реберной дуги больного и построил из них мост и крылья носа. Это был каркас, который предстояло затем облечь материалом, чтобы сформировать из ткани нос.

Две недели спустя хирург снова приехал к больному, чтобы отрезать лишнюю часть скальпа, пришитого к губе, и вшить этот лоскут кожи на прежнее место. Первый этап прошел благополучно: на рубцах обезображенной губы начала подниматься густая растительность.

Хирург не спешил. Осторожно воссоздавал он формы лица, разрушенные жестокой болезнью, внушая больному веру в успех предприятия.

Кончилась путина, и сотрудник рыболовной артели прибыл в Баку, чтобы подвергнуться очередной операции. Хирург вырезал у больного лоскут ткани на лбу и, не отсекая его от родной почвы, стал из него строить нос. Один край лоскута, словно корень, тянул соки для другого, наложенного на прижившиеся хрящи. Лоскут питался на лбу и заживал на носу. Этот метод, под названием «индусского», таил в себе некоторую опасность. Неестественное положение лоскута ослабляло в нем движение крови и лимфы; внутренняя сторона его, отсеченная от тканей, представляла обнаженную рану, открытую для микробов. Ее рубцевание и сморщивание ухудшало качество лоскута, делало его порой непригодным для пересадки.

Хирурга постигла неудача: приживленный было нос у больного омертвел, и кончик его отвалился. Индусский метод, удачно примененный при пересадке скальпа на верхнюю губу, в этом случае изменил хирургу.

– Что ж, доктор, – не без горечи сказал больной, – хватит с меня. Зашейте что можно, оперироваться больше не буду…

Спустя некоторое время он с новыми рубцами на лбу и на лице уехал.

Миновал год. Хирург не забыл своей неудачи и посылал письма в Ленкорань. Он рекомендовал больному другого врача, который ему поможет. «Я до тех пор не считаю свою работу оконченной, – оправдывался он в одном своем письме, – пока мой больной не сможет выйти без повязки на улицу».

Больной из Ленкорани приехал в Баку.

– Ладно, я согласен, – заявил он, – давайте лечиться.

Хирург написал столичному специалисту письмо, в котором рассказал о своей неудаче и просил его помочь больному.

– Вы поедете в Москву. Будем надеяться, что коллега мой будет счастливей меня.

От внимания больного не ускользнули волнения врача и горечь, звучавшая в его речи. Он взял запечатанный конверт, сунул его в карман и спросил:

– А что, если не поехать? Взять да остаться, как вы полагаете?

– Поезжайте, – умолял его врач, – облегчите мою совесть.

– Нет, пожалуй, не поеду, – последовал твердый ответ. – Оперируйте вы.

На этом они порешили.

В палате, где больного оставили до операции, он увидел многое такое, что весьма удивило его. Больные здесь лежали и двигались в самых неестественных позах, каждый скован был в движениях по-своему. У некоторых кожа предплечья или кисти рук были связаны с кожей груди или живота перемычкой из живых тканей. У иных она тянулась от плеча или шеи к лицу, образуя на нем искусственный нос или веко. Перемычка таким образом частью жила жизнью лица, частью – плеча или шеи. Словно плод с пуповиной, соединяли эти связки различные части тела. Головы больных склонялись к ключицам, пригибались к груди; руки, прибинтованные к шее, выдавались крылом. Перемычка называлась стеблем, врачи именовали ее «филатовским стеблем» – по имени ученого, который этот метод пересадки недавно открыл.

В подобном же положении вскоре оказался и больной из Ленкорани. Хирург выкроил у него лоскут на груди, сшил его трубочкой, дал зажить и укрепиться, затем отрезал ее нижний конец и пришил к основанию носа. Голова больного была теперь скована: низко опущенная и связанная перемычкой с тканями груди, она не могла сделать ни малейшего движения. Некоторое время спустя лоскут отделили от груди и сформировали из трубочки нос. На этот раз операция вполне удалась.

Что же представлял собой новый метод? Какие преимущества его дали хирургу выполнить то, что ему прежде не удавалось?

История филатовского стебля такова.

В тесном помещении клинической амбулатории в Одессе с утра шел прием. Больных рассадили друг подле друга, и профессор Филатов их обходил. Выслушав краткую историю болезни, он не спеша осматривал больного, вполголоса диктовал ассистенту заключение и следовал дальше. Его бледное продолговатое лицо с несколько косым разрезом глаз и высокими бровями, казалось, выглядело при этом бесстрастным; спокойный взор едва скользил по сторонам. И размеренные, ровные движения, и короткая, почти беззвучная речь свидетельствовали о глубоком душевном спокойствии.

Около одного из больных профессор задержался. Перед ним был старик лет шестидесяти. Нижнее веко, обезображенное опухолью, было выворочено, рубцы стягивали края, язвы источили его ткани до самой орбиты. Больной перенес операцию, теперь возник рецидив рака. Предстояло удалить веко, сделать другое из пересаженной ткани.

Филатов опустился на стул, перевел взор на окно, по стеклам которого бежали струйки осеннего дождика, и снова вернулся к больному. Он долго щупал и мял его кожу на шее, заглаживал ее в складку и распускал, напряженно о чем-то размышляя. Предстоящая операция не отличалась особенной сложностью, окулист и его ассистенты проделали их немало на своем веку, не над чем, казалось, было раздумывать.

Ученый снял шапочку, вытер платком вспотевшую лысину и, погладив подстриженную бороду, озабоченно спросил:

– Что ж нам, Иван Васильевич, делать?

– Резать придется, – вздохнул старик, – послал бог наказание.

– Я не про то, – отвечал своим мыслям ученый, – как нам эту самую операцию вести: так или иначе?

– Уж как понимаете, – соглашался больной, – только бы меня народ не пугался. Обидно, когда внучка от тебя бежит.

– Сделаем, Иван Васильевич, веко будет как новое… Мне бы только решить.

Дальше следовало рассуждение, на которое больного не приглашали отвечать.

– Допустим, мы выкроим ленту на шее, – вслух подумал хирург, – сделаем, разрез от сосцевидного отростка до ключицы… Из этого материала что угодно построишь… Не попробовать ли?… Давно бы пора…

– Не стесняйтесь, пожалуйста, – словно угадав его затруднения, сказал больной. – Режьте, коль надо.

Операция шла вначале обычным путем. Хирург провел йодом полосу вдоль шеи и, чтобы обезболить оперируемые ткани, впрыснул в них новокаин. Дальнейшее само собой разумелось: двумя параллельными разрезами он лентой отделит кожу во всю длину, отрежет нижний конец у ключицы и наложит его на место удаленного века. Лоскут будет питаться на шее и заживать на глазу. Спустя некоторое время, кожа будет отсечена от века.

На этот раз операция пошла по-другому. То, что сделал Ученый, глубоко удивило ассистирующего. Он провел черту йодом, но вместо ножа взял в руку иглу. Захватив в складку кожу, он стал ее прошивать вдоль. От уха до ключицы легла зашитая складка. Впервые в хирургической практике пустили иглу задолго до ножа. Хирург проткнул кожную складку ножом повыше швов и провел им вдоль них. Трубка расправилась. Поверх шва легла теперь лента из кожи, неотделенная от шеи с обоих концов.

Так как ход операции отличался от обычного, ассистирующий неуверенно спросил:

– Вы намерены сделать свободную пересадку?

– Нет, – сухо ответил хирург.