Лесной исчезнувший мир. Очерки петербургского предместья

Здесь и там сугроб саженный,

Холод, глушь и тишина.

Запушились снегом елки…

Непробудно-поздний час…

В парке рыщут только волки

И издатель Салиас.

Их-то, волков, и пригласил Салиас к сотрудничеству – чтобы «либералов всех кусать». Завершается баллада грозным предупреждением:

Не советую на тройке,

Господа, скакать в Лесной:

Могут кончиться попойки

Там катастрофой одной.

Либералов вкусно мясо,

Нынче ж кто не либерал? —

Так что волки Салиаса

Вас съедят и – кончен бал.

На страницах книги читатель найдет имена таких известных в свое время, а ныне забытых литераторов, как автор исторических романов и публицист Василий Брусянин (1867–1919), детская писательница Клавдия Лукашевич (1859–1937).

К.И. Чуковский в своих воспоминаниях оценивает ее творчество критически, приводит саркастический отзыв A.M. Горького о ее произведениях. Однако предлагаемая книга напоминает читателю, что именно Клавдия Владимировна написала в 1921 году А.В. Луначарскому о феноменально одаренном двенадцатилетнем мальчике Мите Шостаковиче с просьбой обратить на него внимание и назначить необходимый паек, без которого «наш дорогой мальчик очень худ, бледен, в нем развивается усиленная нервозность и что всего страшнее – острое малокровие»…

В знаменитой пьесе времен Великой Отечественной войны «За тех, кто в море» известного советского писателя Бориса Лавренева (1891–1959) есть обаятельный образ женщины-врача Евгении Сергеевны Шабуниной. Здесь все подлинно – имя, отчество, фамилия, профессия. Доктор Е.С. Шабунина – представитель одной из славных династий лесновской интеллигенции – действительно существовала: Борис Лавренев еще в 1926 году лечился у нее в Мечниковской больнице от последствий ранения, полученного на Первой мировой войне, и впоследствии «перенес» свою героиню из двадцатых годов в сороковые. Евгения Сергеевна до этих лет дожила, продолжала работать, состояла с Лавреневым в переписке.

Наконец, уже на моей памяти, в пятидесятых годах, в зале Политехнического института проходили ежегодные вечера студенческой поэзии, с них (именно здесь, в Ленинграде, а не в Москве, как многим представляется) начинался общероссийский поэтический «бум» времен легендарной «оттепели». Лесной все еще считался далекой окраиной, куда добирались в переполненных трамваях, воспетых студентом-политехником Виктором Берлиным:

Влез.

А в вагоне – ни вдоха, ни выдоха.

Нет человека в лепешку не сжатого.

Но будешь летать

от входа до выхода,

Ломая чертеж

и ругая вожатого…

На этом собственно стих обрывая,

Хочется сказать такие слова:

Да здравствуют

наши

любимые трамваи:

Девять,

восемнадцать,

тридцать два!

Однако ни расстояния, ни давка в переполненных вагонах не останавливали любителей поэзии: зал бывал всегда переполнен. Газеты писали с удивлением: три часа звучат стихи – и никто из зала не уходит! Именно здесь вкусили свои первые «минуты славы» известные впоследствии поэты, а тогда студенты-горняки Александр Городницкий, Владимир Британишский. Леонид Агеев, «герценовец» Александр Кушнер и другие. У меня – тоже участника тогдашних вечеров, представлявшего Ленинградский университет, – сохранился сборник стихов, прочитанных на вечере 1954 года. Бледная, но вполне читаемая машинописная копия. По нынешним временам – драгоценность, раритет: тираж – единицы, ведь никаких компьютеров-принтеров тогда не было, да и не поощрялось, мягко говоря, неконтролируемое тиражирование чего бы то ни было…

Конечно, жизнь в Лесном отнюдь не была сплошной идиллией. Не миновали лесновцев ни послереволюционная разруха, ни сталинские репрессии, ни страшные лишения в годы войны и блокады. Об этом немало сказано в книге. Но, может быть, из всех блокадных страниц более всего врезается в память эпизод, рассказанный Галиной Федоровной Гагариной: «Мама сама везла бабушку на кладбище, положив ее тело на простую огородную тачку. По пути на Пискаревку, по Большой Спасской улице ей повстречался отряд солдат.

– Мать, кого хоронишь? – спросил командир.

– Маму, – тихо ответила она.

И тогда командир поднял руку к козырьку фуражки, а вслед за ним и все бойцы, выстроившись в ряд, отдали честь. Вот так и похоронили бабушку – с воинскими почестями, как бойца, павшего на поле боя».

Время неумолимо. Ныне старый Лесной существует разве что отдельными островками в море стандартной кирпичной и панельной застройки. Тем ценнее эта книга – книга о домах, улицах и прежде всего о людях, живших здесь.

Культурный феномен

Сергей Глезеров

Эта книга продолжает целый ряд изданий, посвященных истории Лесного – уникальной местности, бывшей когда-то предместьем, затем окраиной и, наконец, ставшей в шестидесятых годах XX века густонаселенным районом города. Какими только эпитетами не награждали Лесной: и «самая здоровая местность», и «лучший дачный пригород», и «Петербургский Кембридж». Каждая из этих характеристик справедлива и отражает важную часть истории Лесного.

Однако теперь, в отличие от названий других исторических районов, Лесной как будто и сам ушел в историю. Сегодня можно услышать «живу на Гражданке», «живу в Озерках», но не говорят «живу в Лесном». Еще не поздно исправить эту несправедливость, вернуть в городской обиход понятие «Лесной». Сделать это можно только путем просветительской работы. И мы надеемся, что эта книга тоже послужит важному делу возвращения исторической памяти, сохранения преемственности…

Кстати, нам никак не обойтись без ответа на весьма немаловажный вопрос: как же все-таки правильно говорить – Лесной или Лесное? В большинстве дореволюционных справочников и путеводителей встречается написание «Лесной». В 1926 году Корней Чуковский в своем дневнике также упоминает именно «Лесной», где «у самого леса» жил его знакомый Иона Кугель. Однако позднее в обиходе оно стало переиначиваться на «Лесное». Как же быть?

^{Лесной на карте Петрограда 1916 г.}

На самом деле вопрос о правильном употреблении названия Лесного вовсе не является дискуссионным. У него есть только один верный ответ – Лесной. Как известно, это название произошло от Лесного корпуса (института). Мы имеем дело с переходом одной части речи в другую: прилагательное трансформировалось в существительное. В филологии этот процесс, весьма характерный для русского языка (вспомним слова «военный», «рабочий» и т. д.), называется субстантивацией.