Воздушный стрелок. Сквозь зенитный огонь

В 9 лет я смог участвовать в стрельбах для взрослых. При поддержке поместья, за пределами деревни было построено стрельбище, отвечавшее всем мерам безопасности.

Одним из незабываемых событий стало участие в призовых стрельбах для взрослой знати деревни. В категории «стрельба, сидя за столом» я, 9-летний мальчик, занял первое место и в качестве приза получил складной ножик. Отец мной был очень горд.

Наша мать едва интересовалась военными искусствами, однако воспитывала нас, троих сыновей, в духе «прусского солдафонства». Основными критериями этого воспитания были сознательность, надежность и пунктуальность. Неплохие качества и для мирного времени. Вероятно, эти черты попали в меня с материнским молоком, так что я ими пользуюсь и в моем нынешнем возрасте. Используя их, я никогда ничего плохого не сделал и не получил.

Другие основополагающие воспитания были таковы:

• немецкий юноша бесстрашен;

• немецкий юноша переносит боль, не морща лица;

• немецкий юноша не плачет.

На практике же эти принципы не всегда выполнялись. Возвращаясь домой с разбитым коленом и кровоточащими руками после столкновения на велосипедах, я от матери не слышал успокаивающих слов, а только: «Перестань выть!»

Только однажды, когда мне было примерно 5 лет, я налетел на острый угол и в кровь разбил лоб. Тогда мать взяла меня на колени, утешила, погладила и дала кусок пирога, что можно было получить только в выходные дни или на праздник. Тот случай у меня до сих пор стоит перед глазами.

Как нацисты поддерживали Гитлерюгенд, так и у консерваторов была своя молодежная организация «Шарнхорст» (по имени прусского генерала из 19-го века). Когда мне было 8–9 лет, то и я смог принимать участие в походах группы этой организации по выходным в близлежащем городе. Там мы играли в войну, поедали гороховый суп из полевой кухни и спали в сараях крестьян на соломе. То было прекрасное время.

Понятие «солдатский» проникло во все жизненные ситуации: иметь солдатскую осанку, чеканить солдатский шаг, держать себя по-солдатски, иметь солдатское чувство чести. О чести говорили много, но с возрастом я так до конца и не понял, что, собственно, это такое.

С политикой я также столкнулся еще в раннем детстве. Отец с охотой рассказывал о проведении выборов, на которых он выступал с речами за свою партию и за которую должен был обороняться от коммунистов и социалистов. Мордобои между правыми и левыми группировками в период между окончанием Первой мировой войны и приходом Гитлера к власти, были обычным делом. Текла кровь; были раненые и даже убитые.

Мы всегда просили отца еще раз рассказать об одном из таких погромов. Он охотно это делал. Пусть это оградит будущие поколения. 

Таков был рассказ отца, от которого мы, дети, всегда приходили в восторг, потому что тогда наш отец был предводителем победителей. Нам не приходило в голову то, что эта «демократия дубинок» была более чем-то страшным, и что она являлась плодоносной почвой для роста партии Гитлера.

В таком политическом «семейном климате» зарождались взгляды, преисполненные ненавистью и страхом на коммунизм и появившийся в Советском Союзе большевизм. Немецкие коммунисты угрожали моему отцу, что они его рано или поздно забьют или расстреляют. Поэтому я их ненавидел, а от огромной страны, в которой правили коммунисты, я испытывал страх, хоть и был еще ребенком.

Из-за угроз расправы, отец в кармане брюк носил дамский пистолет «Вальтер» калибра 6 мм, а дома в спальне под своей подушкой у него лежал еще один калибра 7,65. В выдвижном ящике тумбочки хранилось по 100 патронов для каждого пистолета.

В 14 лет я с этим оружием и достаточным количеством боеприпасов выходил на природу и упражнялся в меткости стрельбы. Об этом никто не знал! После стрельбы я разбирал пистолеты на части, чистил и смазывал их, а потом снова собирал. Это доставляло мне огромное удовольствие.

Не хочу сказать, что в 10 лет я уже чувствовал себя солдатом, но имело место радостное ожидание того, что таковым скоро стану.

Но все это не имело ничего общего с национал-социализмом. Отец ненавидел нацистов с их Гитлером так же, как и коммунистов с Тельманом. Мы трое братьев были также настроены. В нас также возрастала ненависть и к черно-красно-золотому знамени немецких демократов. Но отец, будучи действительным учителем, вынужден был в определенные дни водружать это знамя над зданием школы. Окно нашей детской комнаты находилось в нескольких метрах над этим знаменем, и мы, три «хорошо воспитанных» сына, ставили отца в не очень ловкое положение, когда сверху брызгали на эту ненавистную тряпку соляной кислотой и тем самым дырявили ее. По поводу чувства ненависти сыновей он наверняка не сделал переоценки.

В таком милитаристском окружении я и провел первое десятилетие моей жизни. Уже в 10 лет я решил стать кадровым офицером, и связывал с этим наилучшие намерения.

1.02 ШКОЛА-ИНТЕРНАТ

Когда к концу подошел мой 10-й год жизни, я попал в интернат. Это было государственное учебное заведение в городе Наумбург, что на реке Саале. Оно было образовано после Первой мировой войны и считалось элитной школой. Я осознанно не упоминаю о «праздновании» Дня моего рождения, т. к. это был день, в который меня особенно довлела тоска по дому.

Школа-интернат находилась в здании, похожем на замок, который был построен в начале 20 века в качестве кадетского учебного заведения. Здесь еще витал дух воспитания, в котором разлученных от родителей детей перековывали в офицеров кайзеровской армии Германии. Ввиду того, что мои оба старших брата, один — 3, а другой, соответственно — 6 лет прожили и проучились в этом интернате, я многое о нем знал именно от них. Меня более одолевало любопытство, нежели страх. Ведь я окунулся в новый мир. Была весна 1933 года.

К дисциплине и наказаниям за ее нарушение я был приучен еще дома, поэтому в школе по началу с этим у меня не возникало трудностей. Это учебное заведение Германии пользовалось хорошей славой, и родители отзывались об учителях и директоре гимназии с большим уважением. Но осенью 1933 года наступил перелом. Действующий директор и большая часть учителей была распущена и заменена людьми, которые отныне должны были вести уроки в форме СА. [2] Директор теперь назывался не иначе, как штурмфюрер. Классы стали называться взводами, а каждые четыре класса составляли сотню. Жизнь в интернате все больше приобретала военные черты. Времена кайзеровских кадетов воспрянули из могилы.

После того, как я одним из лучших учеников закончил первый год учебы в гимназии, ее тоже переименовали. Вместо государственного учебного заведения, она стала называться национально-политическим образовательным учреждением (сокр. NAPOLA), а мы получили униформу, похожую на ту, что носили в Гитлерюгенде. Теперь нас воспитывали посредством военной муштры, что сегодня можно назвать истязанием или пытками. По крайней мере я сталкивался с этим достаточно. Воспитательный процесс протекал по принципу отбора, или лучше сказать, устранения. Тот, кто своими силами не мог постигать высокую планку спортивных и прикладных требований, вылетал из школы. А вылететь из этой школы считалось позором.