Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.

Гречухин и его приятели будут, бесспорно, отказываться от всего и скажут, что они никаких заданий мне не давали, и я буду выглядеть как провокатор. Если не докажу этого, по-видимому, меня или расстреляют, или посадят в тюрьму. Если будут расследовать мой вопрос честные чекисты, то запись заместителя Гречухина Эпштейна в моей книжечке – адрес конспиративной квартиры, должна подтвердить мою встречу с ними. Что будет, то будет со мной, а главное – то, что Шолохов теперь спасен от смерти. Это было для меня совершенно бесспорно. Погибнуть или сидеть в тюрьме за такого человека не жалко. Иду и думаю: они могут меня расстрелять только за то, что я, дав подписку не разглашать данное мне задание, а за разглашение подлежу расстрелу без суда и следствия, а я, нарушив чекистский закон, не только разгласил задание, но и сказал о данном мне задании человеку, которого должен «разоблачить» как контрреволюционера. Хотя я часто об этом обвинении думал, но твердо был уверен, что оно мне Гречухиным не будет предъявлено, так как предъявить его – это разоблачить себя.

Я вырвался из обстановки, которая грозила мне смертью каждую минуту, но, несмотря на это, я шел в «Националь» в подавленном настроении.

В гостинице «Националь» меня встретил М.А. Шолохов. Когда Шолохов увидел меня, он был удивлен и растерян. Поцеловал, обнял, крепко пожал мне руку, а потом, подняв свою большую и особо отличную от всех голову, улыбаясь, сказал мне: «Ваня, я боялся, что ты до Москвы не доедешь. Я боялся, что они тебя «спрячут» подальше. Ну что же, я очень рад твоему приезду». В номере с ним были Василий Михайлович Кудашев и Петр Кузьмич Луговой. Они меня также встретили радушно и приветливо.

М.А. Шолохов попросил меня рассказать, как я ехал в Москву. Я рассказал подробно, как доехал. После этого М.А. Шолохов рассказал мне, как они ехали в Москву. Вот что осталось у меня в памяти от этого рассказа. М.А. Шолохов получил анонимное письмо, в котором было написано: «Дорогой Михаил Александрович, мне поручили Вас убить. Я Вас об этом предупреждаю, и Вам необходимо немедленно уехать из Вешенской. Я сам погибну, но Вас никогда не убью». Когда мне рассказал это М.А. Шолохов, я еще раз убедился, что мои догадки о плане Гречухина были правильные. Я в Ростове Луговому говорил, что как только я приеду в Вешенскую, М.А. Шолохова убьют, а меня сделают убийцей его. Получив это письмо, М.А. Шолохов, посоветовавшись с семьей и Луговым, принял решение – ночью на автомашине вместе с Луговым выехать из Вешенской в Воронежскую область, там сесть на поезд и выехать в Москву. Так М.А. Шолохов вместе с Луговым приехали в Москву.

М.А. Шолохов в Москве был принят Сталиным, которому он рассказал об анонимном письме и о задании, которое мне дали в Ростове. И.В. Сталин после беседы с М.А. Шолоховым дал указание разыскать меня и вызвать в Москву.

Итак, я стал жить в Москве в гостинице «Националь». Я избавился от того, что меня может поймать Гречухин и убить, но меня каждый день беспокоило одно – как я докажу свою правоту?

В гостинице «Националь» мы ждали разбора нашего дела почти три недели. М.А. Шолохов звонил несколько раз Поскребышеву и спрашивал у него, когда будет разбираться дело?

Наконец, 4 ноября 1938 года нас с М.А. Шолоховым к 4 часам дня вызвали в Кремль. М.А. Шолохов был очень доволен вызовом в Кремль. Когда он сообщил мне, что нам с ним нужно идти в Кремль, я сильно волновался, но мне не хотелось показать М.А. Шолохову, Луговому и Кудашеву, что я волнуюсь, и все делал, чтобы они мое волнение не заметили. Я улыбался, шутил.

Когда мы дошли до Мавзолея, М.А. Шолохов запел тихо-тихо: «Ой, да вы морозы». Я молчал. Он мне говорит: «Ваня, подтяни тихонько». Я это не помню, но Михаил Александрович потом мне говорил, что я его за это выругал. Может быть, это и было. Но когда я шел в Кремль, я думал только об одном – не сделают ли меня провокатором? Сейчас должен решиться мой вопрос о жизни и смерти, честный я коммунист или провокатор? А Михаил Александрович хотел, чтобы я в таком состоянии пел песни. Он, по-видимому, хотел меня этим подбодрить.

Мы пришли в кабинет Поскребышева – он был один. Поскребышев отвел нас в приемную. Через 2–3 минуты к нам на стол поставил фрукты, бутерброды и чай. Михаил Александрович меня заставлял кушать, а я молчал и ничего ему не говорил. Он, по-видимому, видел, что я сильно волнуюсь – стал меня подбадривать и опять заставлял покушать. В это время у меня во рту все пересохло, и я выпил стакан чаю вместе с ним. Потом в приемную зашли Гречухин, Эпштейн, начальник райотдела МГБ Вешенского района Лудищев и еще кто-то, не помню. Как только они зашли и сели на противоположной стороне стола, Михаил Александрович, как все равно укусила оса, – он вскочил и быстро пошел к Поскребышеву. Вернувшись от Поскребышева, он сказал мне: «Я сказал Поскребышеву, зачем он нас посадил вместе со сволочами?» Но хорошо, что нас через 2 минуты позовут. Разбирать наше дело будет т. Сталин».

После этого сообщения у меня по спине пошли мурашки. Действительно, через 2 минуты нас позвали. Гречухин со своими людьми пошел вперед, а мы с Михаилом Александровичем – за ними.

Когда мы зашли в кабинет т. Сталина, он был один. Я заметил, что т. Сталин с Гречухиным и его людьми даже не поздоровался на их приветствия. С М.А. Шолоховым Сталин тепло поздоровался и посадил его на стул. Я растерялся и стоял, не знал, где мне сесть. Мне не хотелось садиться рядом с Гречухиным. Тов. Сталин спрашивает у Михаила Александровича: «А где т. Погорелов?» Он указал на меня. Тов. Сталин поздоровался со мной и предложил, чтобы я садился рядом с Михаилом Александровичем. В этот момент из другой двери зашли члены Политбюро. Сталин почти все время стоял или ходил. Сталин, обращаясь к Михаилу Александровичу, сказал: «Доложите, Михаил Александрович, – послушаем Вас». Шолохов М.А. поднялся и сказал: «То, что я Вам рассказал, я больше ничего не могу сказать. По-моему, по этому делу должен доложить т. Погорелов». Сталин, обращаясь ко мне, сказал: «Тогда доложите Вы, т. Погорелов».

Я очень волновался и боялся, что все не скажу, но я знал, что мне придется выступать. Никаких конспектов у меня не было, и я еще до прихода сюда решил, чтобы ничего не упустить – говорить все по порядку, как происходили события.

Я поднялся и стал рассказывать подробно, как было дело. Говорил я первый раз минут 40. Когда я говорил, ко мне подошел вплотную Сталин, он внимательно слушал и смотрел мне прямо в глаза, а я смотрел прямо ему в глаза. Он все время ходил. Отдельные факты из моего выступления он, подходя к столу, записывал особым толстым карандашом и округлял записанное. Потом опять подходил ко мне, смотрел мне в глаза и слушал. Когда я закончил, он у меня спросил: «Все?». После этого повернулся к Гречухину и сказал: «Гречухин». Гречухин поднялся и стал говорить, что он мне никакого задания не давал, что это провокация. Потом стал приводить цифры по Вешенскому району, что там плохо в колхозах, плохой урожай, большой падеж скота и т. д., что Шолохов М.А. – член райкома и должен отвечать за это.

Сталин ему на это сказал: «Это к делу не относится. Причем тут Шолохов? Евдокимов ко мне два раза приходил и требовал санкции на арест Шолохова за то, что он разговаривает с бывшими белогвардейцами. Я Евдокимову сказал, что он ничего не понимает ни в политике, ни в жизни. Как же писатель должен писать о белогвардейцах и не знать, чем они дышат?»

Больше Гречухину Сталин говорить не дал. Потом дали слово Эпштейну. Эпштейн, как и Гречухин, сказал, что они со мной никогда не говорили и не вызывали, и что это все провокация.

В это время я вспомнил про свою записную книжку и машинально поднял руку. Сталин в это время стоял около меня. Он, обращаясь к Эпштейну, сказал: «Подождите. Что Вы хотели сказать, т. Погорелов?» Я поднялся и стал говорить: «Тов. Сталин, они Вам неправду говорят, что они со мной не встречались, и делают меня провокатором. У меня вот книжечка, в которой рукой Эпштейна написан адрес конспиративной квартиры, где я встречался с Эпштейном». Сталин подошел ко мне и попросил книжечку. Взял, посмотрел внимательно, что там написано, и сказал, обращаясь ко мне: «Нам давно известно, что они говорят неправду», – пошел с книжечкой к Эпштейну. Подойдя к Эпштейну, он зло и повышенным тоном сказал ему: «Вы не финтите, правду говорите. Правильно говорил т. Погорелов или нет – отвечайте». Эпштейн побелел и молчал. «Я Вас спрашиваю – отвечайте: правильно говорил т. Погорелов?» Эпштейн долго молчал, потом сказал: «Т. Погорелов говорил правду». Сталин: «Значит, Вы с Гречухиным говорили неправду?» Эпштейн ответил: «Да».