Коко Шанель. Жизнь, рассказанная ею самой

– Ты хочешь заняться политикой?

Я постаралась, чтобы вопрос звучал как можно беззаботней. Глупышка времен Муленауже уступила место взрослой женщине Довиля и Парижа. Я видела общество, в котором занимались политикой, там жили мужчины в отменных костюмах и всегда при галстуках, с моноклями, обязательной газетой в руке, чопорные, неприступные. Позже, познакомившись с Черчиллем, я поняла, что они могут быть вполне домашними и добродушными, а тогда казались злыми и въедливыми.

Но главное – рядом с ними были дамы, которых трудно представить в Руайо. Это могло означать, что Бой тоже постарается завести таких знакомых.

– Не совсем так, хотя могу…

Смех натянутый и несколько неловкий. Пока Бой заводил интрижки на стороне, я не чувствовала угрозы. Молодой красавец не может быть верным – это я внушала себе с первого дня. У меня нет никаких прав на него, мы всего лишь любовники, а любовники всегда расстаются. И изменяют друг дружке. Пусть изменяет, а я буду верной и буду терпеть.

Это самоуничижение доставляло мазохистское удовольствие. Он неверен, а я буду верной.

Вранье самой себе помогало мало. Я верна просто потому, что никто другой для меня не существовал. А он? Я, конечно, малообразованна, но не настолько глупа, чтобы эту самую необразованность не видеть. Я могла зарабатывать много денег, быть очень популярной модисткой в Париже и во всей Европе (в предыдущем году рисунок одной из моих моделей с похвальным отзывом опубликовал даже американский журнал мод «Харпер Базар»), но мне не было места в том замечательном мире, где дамы могут вести беседы не только о длине чьего-то боа, толщине кошелька нового любовника или скаковых лошадях…

Я оставалась в мире Этьена Бальсана, а Кейпел стремился в высший свет. Я видела герцогинь и баронесс только в примерочной, а он желал целовать им ручки, беседовать о той же политике или об искусстве, в котором я пока мало что смыслила. У меня были деньги, чтобы купить виллу, но ни за какие деньги не купишь внимание и уважение тех… других… Где-то внутри зрело понимание, что для этого надо самой стать кем-то.

Знаете, насколько становится легче, когда вдруг решаешь стать не чем-то, а кем-то в этой жизни.

Бой ездил в Лондон все чаще. Можно даже сказать иначе: он реже стал приезжать в Париж. И в Париже вести себя тоже стал иначе. В прежние времена Кейпел часто выводил куда-нибудь «свою малышку», но только туда, где бывала компания Бальсана, а никак не те, в чье общество стремился сам Бой.

У Кейпела тоже клеймо незаконнорожденного, я его понимала, я же не спешила рассказывать всем и каждому о своем происхождении (кстати, именно Бой приучил меня к этому). Чтобы смыть такое клеймо хоть для детей и стать своим в высшем обществе, ему нужно жениться на знатной особе. Внешние данные Боя, его состояние, его ум, образование позволяли это сделать.

Но это означало, что он должен покинуть меня, я мешала Бою! И чем больше он рвался в высший свет, тем сильнее я становилась грузом на ногах любимого человека. Бой перестал гордиться мной, напротив, все чаще стал прятать.

Я сама переросла общество кокоток и жокеев, но другого пока не имела. Коко Шанель оставалась пусть богатой, но все же портнихой.

Чего я ждала: что Бой представит меня не только приятелям-банкирам, когда они со своими любовницами, но и их женам и дочерям? Что он введет меня в тот круг, где каждое слово, каждый жест этикета оттачивался столетиями? Но он сам был в этом кругу всего лишь новичком. Его пустили за способность делать деньги, за воспитание, образование, ум, красоту, но дали понять, что помнят о происхождении. Бой не мог тащить за собой такой груз, как портниха с рю Камбон, сколь бы успешной эта портниха ни была.

Он рвался на части, но с каждым его приездом в Париж я с ужасом убеждалась, что моя часть становится все меньше. И приезжать стал реже. Даже если обещал… «Дела, дела, дорогая… Не скучай, я приеду».

Хорошо хоть не «вернусь».

Конечно, вокруг меня немало мужчин, я всегда выглядела моложе своих лет, к тому же умела отличаться от остальных. Но главного мужчины не было, он обещал приехать…

Бывало, что я ждала зря…

Так и в тот день…

Я опустила трубку телефона на рычаг и уставилась в зеркало. Симпатичное лицо, глаза с искорками в глубине, длинная шея… У меня очень длинная шея, много длинней, чем у большинства

женщин. Врачи сказали, что это такая особенность, но мне нужно ее беречь. Я всю жизнь берегла.

А еще роскошные волосы, которые Бой так любил распущенными. Черные, густые, я носила их заплетенными в косы и уложенными вокруг головы. Волосы даже тянули саму голову назад. Бою нравились мои волосы… Только теперь не слишком нужны, у него другие интересы, другие мысли и… другие женщины?

Я могла простить увлечения, даже измены, но простить ему обмана не могла, я знала, что за дела задержали в очередной раз Кейпела в Лондоне – он вовсю старался очаровать какую-нибудь девушку из высшего общества. Но и отказаться от Боя не могла тоже.

Слезы в глазах и отчаянье в сердце. От меня отдалялся самый главный и нужный человек. На мгновение мелькнула малодушная мысль поехать в Лондон самой, как когда-то ездила за отцом мать. Ведь, в конце концов, мать вынудила отца жениться на ней. Бой мог не жениться, я не настаивала, но пусть бы не бросал.

И вдруг я словно увидела в зеркале себя в Обазине: «Папа, ты вернешься?» Отцу нравился запах чистых волос и вообще запах чистоты. Бою тоже нравился, он вообще любил мои длинные густые волосы.

Бабушка в Мулене отрезала волосы в знак протеста…

Рука сама потянулась к ножницам.

Горничная, увидев три косы, рядком лежавшие на столике в ванной, ахнула:

– Мадемуазель?!

А я, не отрываясь, смотрела на свое отражение.

Все! Сиротки Габриэль больше не было совсем. А женщина, которая отражалась в зеркале, не боялась уже ничего. И готова диктовать свои правила всему миру. По моим правилам, человек не должен стесняться своей возлюбленной потому, она родилась не в замке или дворце, а в жалкой лачуге, не должен скрывать ее, потому что она воспитана в приюте. По моим правилам, важен сам человек, а не то, что стоит за ним.

И если, чтобы заставить мир жить по моим правилам, его надо завоевать, я завоюю этот мир. Он будет у моих ног. Вот тогда, Бой, ты пожалеешь, что потерял меня!

Вместе с длинными волосами было словно отрезано и все мое прошлое. Я больше не боялась ничего, даже одиночества.

Потом я поняла, что переоценила себя, я все же боялась – потерять Боя.

В тот вечер в театре половину спектакля пропустили. Нет, не актеры, а зрители, вернее, зрительницы. Ах, эта Шанель! Снова эта Шанель! Отрезать свои роскошные волосы… Вы только посмотрите!

Казалось, партер свернет шеи в сторону моей ложи. Я отрезала волосы в знак протеста против собственной судьбы, в очередной раз так жестоко расправлявшейся с бедной сироткой. Именно из желания даже себе доказать, что я не несчастная, несмотря ни на какие ее удары! А получилось – ввела новую моду, со скоростью лесного пожара распространившуюся по всему миру.

Через день из солидарности подстриглась Адриенна, а за ней и Марта Давелли – актриса, частая гостья в Руайо. Она примчалась ко мне, задыхаясь от волнения:

– Немедленно покажи, что ты сделала со своими волосами. Весь Париж гудит об этом!

Это было подобно эпидемии – волосы подстригли все, кто мог, даже дряхлые старухи. Нет, стриженые женщины бывали и раньше, но с них никто не брал пример, напротив, либо считали жертвами, либо откровенно сторонились.

Прочитав в газетах о повальном сумасшествии парижанок, виной которому снова непредсказуемая Шанель, Бой примчался немедленно.

– Черт возьми, а тебе очень идет такой беспорядок на голове!

Я не смогла отбросить его руку, взъерошившую мою прическу.

– Ты знаешь, об этом только и говорят. Конечно, англичанки не последовали…

Договорить не успел, я фыркнула, точно кошка при приближении пса.