На арене старого цирка

Жижетто Труцци был выдающийся жокей, но его езда не поразила отца, так как он видел. Вилъямса Соболевского. Изумлял Жижетто отца, когда исполнял на лошади сальтомортале, причем сальто его усложнялось тем, что протягивали три ленты, и он делал сальто через ленты, попадая каждый раз на панно. Выезжал он в шелковом трико, которое выгодно обрисовывало его стройную фигуру и позволяло наблюдать за движением каждого мускула.

Балет в красивых костюмах тоже был для отца новинкой и нравился ему. Он проработал у Труцци месяц. Приближался срок призыва, а Труцци не хотели отпускать его.

Отец говорил нам, что работать у Труцци было трудно, но интересно. Приходил отец в цирк с утра и помогал старику объезжать лошадей. После конной репетиции шли уроки балета. Труцци нравилось, что отец ни от чего не отказывался и всему хотел научиться. На прощание отцу был дан бенефис, он получил сорок рублей. Борисов преподнес ему жетон. В последние дни отцу пришлось выступать в двух отделениях, так как Борисов сильно запил. Перед отъездом Труцци взяли с отца слово, что он вернется к ним, если его забракуют. Провожали его артисты и семья Труцци.

Назначили отца в Омский полк. Полк стоял в Финляндии. Отец послал Труцци телеграмму, что его «забрили». Через несколько дней он получил от Рудолъфо переводом двадцать рублей «на папиросы» и письмо. Труцци просили его писать почаще и помнить, что в любое время он может вернуться в цирк. Прошло еще несколько дней, и отец получил приказ ехать в Гельсингфорс.

Тяжело ему было привыкать к жизни в казарме. Пугали его не муштровка, не трудности обучения, пугало бездушное отношение к человеку. Казарма была низкая, воздух такой спертый, что ночью трудно было спать. Фельдфебель любил глумиться над новобранцами.

В полку скоро узнали, что отец цирковой артист, и стали просить заниматься с ними. Через некоторое время отец сказал фельдфебелю, что хочет проситься в писаря. Тот

раскричался, грозил карцером, если отец посмеет хлопотать об этом. Лестно ему было, что к нему на учение приходят офицеры и что у него в роте такой гимиаст-артист. От злости на отца фельдфебель послал его на десять дней в тяжелый ночной караул у пороховых погребов за двадцать пять верст, на берег Финского залива.

Вскоре после этого в офицерском собрании решили устроить спектакль. Позвали отца и иопросили его помочь в устройстве спектакля и выступить самому. Заказали ему в кузнице трапецию и сделали реквизит.

Вечер прошел на славу. Выступление отца произвело фурор.

После этого спектакля на него стали смотреть иначе. Даже фельдфебель говорил ему уже не «ты», а «вы» или называл его артистом.

Через некоторое время, при содействии одного только что назначенного в полк молодого офицера, отца перевели писарем в офицерское собрание. Тут же при собрании ему отвели комнатку. Его освободили от занятий в строю, обедал он на кухне офицерского собрания. Сама по себе работа была не трудная, но он был скован по рукам и по ногам потому, что с десяти часов утра и до двенадцати ночи не мог уйти из собрания и должен был вести запись всему, что поедалось и забиралось каждым из офицеров.

Отец провел в Финляндии два с половиною года. Затем полк был переведен в Новгород под Петербург. Во время пребывания в Финляндии отцу удавалось репетировать свои номера. Он переписывался с Труцци. Два раза они посылали ему деньги на папиросы.

В Новгороде отца откомандировали в полковую канцелярию. Там отцу не понравилось; он решил попроситъся в музыкальную команду. Пошел к полковому капельмейстеру-немцу и сказал, что играет на корнет-а-пистоне.

Капельмейстер принес ему инструмент. Отец сыграл. Немец проверил, знает ли отец ноты. Сказал, что ему нужно подзаняться, тогда месяца через четыре он сможет играть в полковом оркестре. Прибавил, что если полковой командир не будет возражать, то он согласен взять к себе отца тотчас же. Отец поблагодарил его по-немецки. Капелймейстер обрадовался, стал расспрашивать отца, пригласил его к себе обедать и обещал сам поговорить с командиром полка.

Приказ об откомандировании был дан через несколько дней. Отец стал усиленно заниматься музыкой, стараясь научиться свободно читать ноты с листа. Через два месяца он уже играл в оркестре и заведывал нотной библиотекой. Капельмейстер был очень расположен к отцу. Отец часто бывал у него. Жена капельмейстера учила отца читать и писать по-немецки и по-французски. Отец очень заинтересовался французским языком.

Через шесть месяцев он был первым трубачом и в отсутствие капельмейстера вел оркестр. Ему дали трех учеников — воспитанников полка, кантонистов.

Неожиданно пришел приказ о переводе полка в село «Медведь» бывшей Новгородской губернии. Здесь у отца было сравнительно много свободного времени, он повесил в гимнастическом зале трапецию и занимался каждый день гимнастикой. Переписывался он в это время только со своей матерью. Где находился цирк Труцци, отец не знал. В селе «Медведь» он познакомился с моей будущей матерью. За это время ему дали чин унтер-офицера.

Как только кончился срок, отец поехал в Петербург, чтобы попытаться устроиться в цирке Чинизелли. О Чинзизелли он много слышал и от Труцци, и от Кука. Для цирковых артистов его цирк был Меккой.

В Петербурге отец остановился у своего товарища по военной службе. Вечером снял военную форму первый раз за пять лет, нарядился и отправился в цирк. Чувствовал он себя странно и, когда на одной из улиц встретил офицера, то по привычке отдал ему честь.

Цирк Чинизелли произвел на отца огромное впечатление. Первый раз он увидел каменный цирк, отделанный бархатом и позолотой, вмещавший тысячу зрителей. Увидел высшую школу верховой езды, балетные па и танец лошади под музыку. Два клоуна у Чинизелли выступали с акробатическими номерами и одновременно играли на скрипке. Затем выступил знаменитый клоун Билли Гайден с дрессированным ослом [12]. Во втором отделении на арене появилась лошадь-артиллерист. Она маршировала, вытаскивала из ножен зубами саблю и фетховала с дрессировщиком. Принесли ружье, привязали его сбоку лошади, и она стреляла, дергая за курок зубами.

Выкатили три пушки, расставили их в трех местах на манеже, лошадь перепрыгивала через них, брала из-за барьера русский флаг и на задних ногах, держа флаг в зубах, уходила с арены.

В антракте отец пошел в конюшню, хотел поговорить с артистами, но они уклонились от разговоров. Вдруг он услышал, что два артиста говорят по-немецки. Отец обрадовался, заговорил с ними, рассказал, что он только что отбыл солдатчину. Спросил, не знают ли они, где цирк Труцци. Артисты охотно отвечали ему и сообщили, что Труцци сейчас в Кронштадте. Отец обрадовался и на другое утро был уже в Кронштадте.

Издали он увидел, что крыша цирка снята, и понял, что, Труцци уехали. Подошел к цирку, посмотрел в щелку — видит, на арене горит костер и вокруг него кто-то ходит. Он стал стучать. Открыл ему хромой и глухой сторож. Едва удалось узнать от него, что Труцци два дня назад уехал в Тулу. Сторож был такой бестолковый, что отец решил проверить его, пошел на пристань и там стал расспрашивать, не слыхал ли кто-нибудь, куда уехал цирк. На пристани подтвердили, что цирк уехал в Тулу. Тогда отец послал депешу в Тулу, просил Труцци ответить ему в Смоленск, куда решил поехать повидаться с родными. В Смоленске отца ждала телеграмма от управляющего Труцци, извещавшая, что цирк прибудет в Тулу через несколько дней. Отец послал еще депешу и получил от Труцци приглашение немедленно приехать к ним в Тулу, чтобы поспеть к открытию сезона. Ночью он выехал в Тулу. Добрался он туда без приключений, и семья Труцци приняла его, как родного.

ГЛАВА IV