Радищев

Нетрудно заметить, что не случайно в литературной, деятельности Радищева так четко могут быть разграничены два периода. Между ними проходит великий рубеж русской истории XVIII века—крестьянская война 1773— 1775 гг.

Два года, проведенные Радищевым в России по возвращении из Лейпцига,—годы интенсивной идейной жизни.. Уже в этот период, до восстания Пугачева, Радищев, следуя за «вождем своея юности» Ушаковым, начинает критически относиться к апостолу европейского сентиментализма—Руссо. Замечательным свидетельством этого является «Дневник одной недели». При чтении «Дневника» именно эта полемичность по отношению к Руссо прежде всего обращает на себя внимание.

Философским обобщением идейно-эстетических воззрений Руссо на человека, своего рода энциклопедией сентиментальных убеждений, был его педагогический роман «Эмиль, или о воспитании». Именно там мельком высказанный в «Рассуждении о происхождении и основаниях неравенства» тезис об антиобщественной природе человека нашел свое полное, законченное выражение. Центральная идея романа—воспитание человека в полной изоляции от общества. Именно так, в уединении, человек может раскрыть все свои душевные качества, заложенные в нем от природы, обнаружить и проявить себя как личцость. Соответственно этой задаче сформулирован и нравственный кодекс Эмиля, определяющий путь человека к блаженству. В наставлениях учителя Эмиля это сформулировано так: «Я мечтаю о том моменте, когда, освободившись от телесных оков, я стану Я без противоречий, без разделения, и не буду нуждаться ни в чем, кроме себя, для того, чтобы быть счастливым; в ожидании этого состояния я стремлюсь к нему уже в этой жизни, так как придаю мало значения всем ее бедствиям, считаю ее почти чуждой для своего существа, и всякое истинное благо, которое я могу извлечь из нее, зависит от меня». И еще определеннее: «О человек1 Заключи бытие твое внутри себя и не будешь ты несчастлив».

Радищев перечитывал Руссо, обогащенный своими русскими впечатлениями, опытом своего участия в русском общественном движении. Руссо настойчиво уводил от мира, обосновывал возможность и право человека найти счастье внутри себя. Дух самодовольства пронизывал этот идеал счастья. И действительно, Руссо откровенно заявляет: человек чувствует свое достоинство, свою полноценность тогда, когда удовлетворяется и радуется своей способности тонко и сложно воспринимать мир, глубоко чувствовать и созерцать богатство собственной души. «Не быть довольным своим состоянием—значит не желать быть человеком».

Радищеву становилось ясным: как энциклопедистская теория просвещенной монархии в русских условиях оказывалась союзницей деспотической политики Екатерины II, так и моральная теория Руссо была чужда России, ибо не соответствовала интересам русского общественного движения. В атмосфере этих размышлений и возник замысел «Дневника одной недели».

Основная идея «Дневника» выражена самим Радищевым так: «Как можно человеку быть одному, быть пустыннику в природе». С позиций сентиментализма Радищев стремился дать психологическое обоснование несостоятельности теории уединения. «Дневник» начинался словами: «Уехали они, уехали друзья души моей...» Герой «Дневника», автор записок, остался один. «Везде пусто— усладительная тишина! вожделенное уединение!» И вот тут-то Радищев стремится психологически показать, что требуемое сентименталистами уединение, восхваляемое ими одиночество—нестерпимы, больше того—пагубны для человека.

Уже в первый день герой заявляет: «не мог я быть один». Занятый собой, герой оказывается «почти глухим и немым». На второй день он уже знает: «...я один,—

блаженство мое, воспоминание друзей моих было мгновенно, блаженство мое была мечта». Скорбь и отчаяние охватывают его. «Но где искать мне утоления хотя мгновенного моей скорби? Где?» Он прибегает к спасительному совету Руссо: «В тебе самом»; но совет этот оказывается обманным: «нет, нет, тут-то я и нахожу пагубу, тут смерть, тут ад». И тогда он бросается к людям—«в сад, общее гульбище», в «позорище»—смотреть, как играют Беверлея.

Так идет борьба: он уговаривает себя насладиться уединением и томится им, бежит сам от себя. День ото дня, все яснее и яснее он понимает, что одиночество—«се смерть жизни, смерть души». Наконец приходит отчетливое сознание: «Как можно человеку быть одному, быть пустыннику в природе». Счастье и блаженство начинаются с окончанием одиночества. Гонимый тоской уединения, он бежит дома, где должен был, согласно заветам Руссо, «быть блаженным», бежит навстречу вернувшимся друзьям—«выходит—о радость! о блаженство! друзья мои возлюбленные! Они!»

Как видим, в противовес идее уединения Радищев выдвигает принцип общежительства. Позже Радищев еще раз вернется к этому вопросу и прямо назовет идеи Руссо «умствованиями», открыто ополчится на него. «Человек,— заявит он,—рожден для общежития. Поздное его совершеннолетие воспретит, да человеки не разыдутся, как звери. О Руссо! куда тебя завела чувствительность необъятная». Т^ак писал Радищев в 90-е годы, в соответствии со своей уже сложившейся философией и политическими взглядами, но в 70-е годы, несмотря на всю активность критической переоценки центрального догмата буржуазного сентиментализма, Радищев еще не смог до конца сформулировать свою позитивную программу. Русский университет еще не был окончен. Вот отчего в своей критике он опирается пока что на психологические доказательства. Вот отчего его герой, томимый одиночеством человек, дан вне социальной среды и общественной жизни, вот отчего ему чужды интересы других людей, он глух и равнодушен к судьбам своих сограждан: «должность требует моего выезда,—невозможно, но от оного зависит успех или неудача в делопроизводстве, зависит благосостояние или вред твоих сограждан,—напрасно». Впавший в «бесчувственность» герой, предавшись своим •страданиям, своим чувствам, не едет туда, куда призывает его долг. Вот отчего своего утешения он ищет в общении не с людьми вообще, не с теми, с кем связан «по должности», а лишь «с друзьями души».

Человек радищевского «Дневника» ненавидит одиночество, страдание, смерть, он ясно понимает, что «тысячи побуждений существуют, чтобы желать жизни». Он жаждет общения с людьми, но он еще не знает своего общественного призвания, не знает, как и в чем он осуществит себя как личность. Видимо, эту слабость позиций своего героя ощущал Радищев—во всяком случае он воздержался от напечатания «Дневника одной недели».

Разразившееся восстание русских крепостных крестьян помогло Радищеву понять слабость своего «Дневника», слабость своей эстетической позиции—в ней отсутствовала положительная программа, программа превращения литературы в оружие политической борьбы.

Как уже говорилось ранее, крестьянская война создала перелом в мировоззрении Радищева. Параллельно процессу формирования революционно-политической теории Радищев формулировал основы своей эстетики. Определив свое призвание быть прорицателем вольности, революционным писателем, Радищев тем самым определил существо своей эстетики. Она должна была вооружать литературу, выводить ее на арену активной политической борьбы, служить коренным интересам народа, то есть прежде всего содействовать делу освобождения русского крепостного крестьянства.

В соответствии с этим Радищев сделал героем своих произведений передового своего современника, отважившегося порвать с своим классом и объявить «дерзновенную борьбу» всему самодержавно-крепостническому государству.

Радищевский герой враждебен человеку европейского сентиментализма—семьянину, герою очага, замкнувшемуся в крохотном мирке своих душевных переживаний, своих добродетелей, своего самодовольного счастья. Он исторический деятель, преобразователь, бунтарь, политик, живущий в мире, именуемом Россией, для которого интересы родины, интересы угнетенного народа—его собственные интересы. Он порывает с миром «уединенности», «единственности» и потому всегда раскрывается и само-утверждает себя как личнбсть в общественном деянии, в патриотическом служении. Он всегда выступает в окружении множества людей, в центре больших событий, всегда—вдохновитель дерзких вольнолюбивых деяний и поступков, «прорицатель вольности», «зритель без очков».