Михаил Ломоносов. Его жизнь, научная, литературная и общественная деятельность

Но не будем слишком строги к Ломоносову и напомним читателю, что в это время самолюбие его было раздражено также и литературными врагами.

При дворе Елизаветы в описанную эпоху уже образовались две партии. Одна из них, “более многочисленная и сильная, держалась так называвшегося тогда старого двора, который находился вполне в распоряжении Шуваловых; другая, менее значительная, состояла из приверженцев великой княгини Екатерины Алексеевны и считала своими покровителями графов Разумовских”, – говорит Пекарский. Шуваловы покровительствовали Ломоносову, а Разумовские “держали в милости” Сумарокова. Поименованные писатели имели каждый своих почитателей, которые враждовали между собой. Шувалов, будучи уже стариком, рассказывал с циничной откровенностью, как он потешался, стравливая Ломоносова с Сумароковым. Эти литературные ссоры, сопровождаемые эпиграммами и сатирами, доставляли немалое удовольствие знатным любителям изящной словесности, и они старались еще более подзадорить горячих и самолюбивых писателей.

К чести Ломоносова нельзя не упомянуть, что если он и пользовался покровительством Шувалова и других, то никогда не низкопоклонствовал перед ними и не позволял себе, унижаясь, унижать и то искусство, которому служил. Прямая, честная, широкая и страстная натура не позволяла ему ронять таким поведением свое человеческое достоинство.

В угоду знатным покровителям он не только не изменял своим убеждениям, но не делал даже уступок. В этом отношении крайне характерен тот отпор, который он дал Шувалову, когда этот последний, вероятно, чувствуя за собою долю вины, вздумал мирить нашего поэта с Сумароковым. Ломоносов отвечал письмом: “Никто в жизни меня больше не изобидел, как Ваше Высокопревосходительство. Призвали Вы меня сегодня к себе. Я думал, может быть, какое-нибудь обрадование будет по моим справедливым прошениям… Вдруг слышу: помирись с Сумароковым! т. е. сделай смех и позор. Свяжись с таким человеком, от коего все бегают, и Вы сами не рады. Ваше Высокопревосходительство, имея ныне случай служить отечеству спомоществованием в науках, можете лучшие дела производить, нежели меня мирить с Сумароковым… Не только у стола знатных господ или у каких земных владетелей дураком быть не хочу, но ниже у самого Господа Бога, который мне дал смысл, пока разве не отнимет”.

С такой смелостью и твердостью, опираясь всегда на чистоту своих намерений и правдивость своих убеждений, Ломоносов действовал и писал всегда, не отступая ни перед какими препятствиями и совсем не разбирая, к кому обращалась речь его. Читая некоторые из его писем, иногда просто поражаешься их смелости, которая почти граничит с дерзостью и нахальством. Но это было не более как выражение жара его страстной души, не смягченной никаким воспитанием.

ГЛАВА VI

Деятельность Ломоносова в последние десять лет его жизни прошла главным образом в постоянных стараниях устроить нашу Академию и учебные учреждения при ней.

В 1754 году, вследствие сообщений нашего академика И. Шувалову, граф К. Разумовский обратил внимание на множество второстепенных служащих при Академии, большинство из которых не приносило ей никакой пользы. Президент поручил советнику Шумахеру вместе с Ломоносовым, Мюллером и Штелином рассмотреть, нет ли среди “находящихся ныне налицо в штате, так и сверх штата служителей, в которых искусства, пользы и дальней или никакой нужды признано не будет и без которых во исправление каких-либо дел обойтиться можно; также нет ли и таких, которые хотя и в штате есть, но или должности своей не отправляют за какими-либо собственными пороками или способности к тому не имеют, – таких всех с суммы академической сбавить, а надобных только оставить”.

Ломоносов принялся за это дело с обычной своей энергией, но все-таки весь труд комитета остался без последствий. Наш академик писал Шувалову: “Иной боится отрешить… чтобы не раздражить какого-нибудь знатного господина; иной говорит, что он беден. Однако прошу меня извинить – не могу всех пристрастий и всех обстоятельств изобразить. Словом: с одного конца Академию хотят починивать, а с другого портят… окончание сего дела ясно покажет, и я никогда по чистой моей совести не останусь лживым человеком”. Комиссия представила свой доклад президенту, но последний почему-то оставил его без внимания.

В том же году Ломоносов принимал деятельное участие в развитии и осуществлении плодотворной мысли – учредить в Москве первый университет. Теперь не подлежит никакому сомнению, что это высшее учебное заведение обязано своим возникновением стараниям Ломоносова, который и внушил Шувалову мысль взяться за это дело. Вероятнее всего, что весь проект университета, поданный в Сенат Шуваловым, был составлен одним нашим ученым. По крайней мере, в этот проект вошли целиком многие параграфы из письма Ломоносова, где он излагал свое мнение об устроении Московского университета и обещал прислать через пять дней подробный план его. Императрица Елизавета утвердила проект университета 12 января 1755 года.

Упомянем здесь добрым словом старания Ломоносова, чтобы указанный проект был составлен как можно шире и с течением времени не требовал бы переделок. “Главное мое основание, сообщенное вашему превосходительству, весьма помнить должно, чтобы план университета служил во все будущие годы. Того ради, несмотря на то, что у нас ныне нет довольства людей ученых, положить в плане профессоров и жалованных студентов довольное число. Сначала можно приняться теми, сколько найдутся. Со временем комплект наберется. Остальную с порожних мест сумму полезнее употребить на собрание университетской библиотеки, нежели сделав ныне скудный и узкий план по скудости ученых, после, как размножатся, оный снова переделывать и просить о прибавке суммы”.

В том же году с увлечением и жаром, которого не могли охладить даже зрелый возраст и болезни, Ломоносов вел упорную борьбу со своими врагами, благодаря чему его ученые и литературные занятия отступили на второй план. Тогда была учреждена комиссия для сочинения нового уложения, причем Тауберт, по распоряжению Сената, обязывался представить в эту комиссию сведения “о всех недостатках и излишествах” в Академии. Тауберт составил свои предложения, которые находил полезными для улучшения состояния ученого учреждения и отдал их на обсуждение академического собрания.

Ломоносов в свою очередь намеревался составить проект исправления Академии. Неизвестно, сделал ли он что-нибудь цельное в этом отношении. Но и по уцелевшим отрывкам можно судить о том, какова должна быть Академия по его мысли. Из этих документов наиболее заслуживало внимания его “Всенижайшее мнение об исправлении С.-Петербургской Академии наук”. Все “Мнение” переполнено чрезвычайно меткими указаниями на недостатки академического регламента, на ничтожные успехи учеников в академической гимназии, на причины малочисленности студентов и гимназистов. С особенной силой Ломоносов восстает против запрещения учиться при Академии записанным в подушный оклад, причем ссылается на европейские государства.

“А у нас в России, при самом наук начинании, уже сей источник регламентом по 24 пункту запрещен, где положенных в подушный оклад в университет принимать запрещается. Будто бы сорок алтын толь великая и казне тяжелая была сумма, которой жаль потерять на приобретение ученого природного россиянина и лучше выписывать! Довольно б и того выключения, чтобы не принимать детей холопских”.