Ведомые Дракона

- А по чьему же? По их, что ли? - кивнул в нашу сторону Федоров.

- Нет. Но адресок скоро станет известен. - Пасынок с минуту помолчал и продолжал: - Вот что, други мои, есть к вам важный разговор. Только между нами...

- За кого вы нас принимаете, Тимофей Евстафьевич? - обиженно заметил Туманов. - Не доверяете, что ли?

- Не доверял бы - не пришел, - спокойно возразил Пасынок. - Дело вот в чем. Недавно ко мне заходил Сухоруков и настойчиво просил перевести его в другую пару. Не поладили они с Халугиным. Не знаете почему?

Все промолчали. Лейтенант Сухоруков пришел к нам в полк недавно, и мы еще мало его знали. Халугин же прибыл на фронт вместе со всеми с Дальнего Востока. Вроде летчик он был неплохой, но с большим самомнением, любил подсмеиваться над другими. За это его недолюбливали товарищи. Настораживало и то, что за время кубанских боев его самолет не получил ни одной пробоины.

- А у кого Халугин тогда летал ведомым? - поинтересовался Пасынок.

- У многих, - ответил Федоров. Теперь Халугин служил в его эскадрилье. - У Батычко, Новикова, Свеженцева.

- Вон что... - удивился Пасынок, закуривая новую папиросу. - А не странно, что все они погибли, тогда как самолет Халугина не получил ни одной царапины?

- Тогда некогда было думать об этом, - развел руками Туманов. - А вообще-то действительно странно.

- Так вот, други, - резюмировал Тимофей Евстафьевич, обводя летчиков взглядом. - Я сомневаюсь в честности Халугина. Видимо, Сухоруков тоже... Скажу по секрету, что в свое время я возражал против того, чтобы Халугин ехал с нами на фронт. Со мной тогда не посчиталась, а теперь некоторые товарищи меня же и упрекают в переоценке качеств этого летчика.

- Что ж, надо понаблюдать за Халугиным, - предложил Федоров.

- Ну, кажется, договорились, - сказал Пасынок, направляясь к выходу. Как-нибудь я сам слетаю с ним.

Однажды под вечер в полк поступило распоряжение немедленно поднять в воздух четверку истребителей. К линии фронта шла большая группа вражеских самолетов. На аэродроме в это время находились Пасынок, Туманов и Халугин со своим ведомым. Они бросились к самолетам, запустили моторы и один за другим взлетели.

Немецких бомбардировщиков летчики встретили на подходе к переднему краю наших войск. Те уже перестраивали боевой порядок, для того чтобы наносить удары с пикирования. Сверху их прикрывали истребители.

- Атакую "юнкерсов". Халугин, свяжите боем "мессеров"! - скомандовал Пасынок, направляя свой самолет к ведущему бомбардировщику.

Первой же атакой ему и Туманову удалось нарушить строй "юнкерсов". Те начали бросать бомбы куда попало. Но когда летчики пошли во вторую атаку, путь им преградили "мессершмитты". Завязался напряженный бой. На стороне фашистов было численное превосходство. Только тут Пасынок заметил уходящую на восток пару Халугина.

- Халугин, вернитесь! - приказал он по радио, но ответа не получил.

Неизвестно, чем бы закончился этот бой для Пасынка и Туманова, если бы на помощь им не пришли летчики соседнего полка.

Возвратившись на аэродром, Пасынок сразу же созвал заседание партбюро. За трусость в бою Халугин был исключен из кандидатов в члены партии. Коммунисты обратились к командованию с ходатайством применить к нему строгие дисциплинарные меры.

Случай был настолько невероятным, что генерал Савицкий усомнился в его правдивости. На следующий день он решил сам слетать с Халугиным. Но тот на пути к корпусному аэродрому имитировал "блудежку", сделал несколько посадок и лишь к вечеру добрался до указанного пункта. Все стало ясно. Халугина разжаловали в рядовые и отправили в штрафную роту. Это был первый и последний в полку случай, когда летчик струсил и в бою бросил товарищей.

В один из пасмурных февральских дней в полк возвратился Алексей Машенкин. Взглянули мы на него и ахнули - худющий, с обгоревшим лицом и руками, в потрепанной пехотной шинелишке. Только глаза блестели молодо и радостно.

Все бросились обнимать его. Все-таки вернулся, дружище! А как же иначе? Ведь мы же верили в тебя и ждали, ой как ждали! А ну-ка садись и рассказывай. И Алексей поведал нам о том, что произошло с ним после того злополучного вылета на боевое задание.

3

- В тот день, - начал Машенкин, - мы шестеркою патрулировали над заданным районом. До конца дежурства оставалось несколько минут, когда со станции наведения сообщили, что неподалеку летит группа "хейнкелей". Крутой разворот с набором высоты, и мы оказались рядом с фашистами. К моему "яку" потянулись от бомбардировщиков пулеметные трассы.

Маневрируя, я старался поймать в прицел крайний "хейнкель". Когда мне это удалось, нажал на гашетку. "Як" вздрогнул от пушечной очереди. Из-под капота бомбардировщика сначала показался дымок, затем пламя. С одним было покончено!

Ухожу вниз, разворачиваюсь и атакую второго "хейнкеля". Его стрелок беспрерывно строчит по мне из пулемета. Трассы все ближе и ближе. Уклоняясь от них, стараюсь загнать в сетку прицела мотор бомбардировщика. Только собрался нажать на гашетку, как раздался сильный удар, и в кабине появилось пламя.

Резким отворотом выхожу из атаки. В кабине уже нечем дышать. Горит комбинезон. Огонь нестерпимо жжет руки и лицо. Пытаюсь открыть фонарь, но замок не поддается. Изо всех сил бью по нему левой рукой, а правой отстегиваю привязные ремни. Хочется глотнуть свежего воздуха. Но в кабине лишь гарь и дым. Все... На какое-то мгновение у меня появляется даже безразличие. Из последних сил я рванул рычаг замка, и фонарь открылся. Смутно помню, как вывалился из самолета и раскрыл парашют.

Очнулся в воздухе. Глянул вниз. Подо мной - безлюдный хутор. Я обрадовался, хотя и знал, что приземлюсь за линией фронта. Но когда до земли оставалось метров пятьдесят, из хат высыпали фашисты. Рука инстинктивно потянулась к пистолету, но его не оказалось на месте. В этот момент я упал на землю. Фашисты окружили меня, наставив автоматы...

Допрашивал меня офицер, холеный такой, надменный. Он больше смотрел на переводчика. Наверное, не нравился ему мой вид: обгоревшие лохмотья комбинезона, волдыри на лице и руках. Ах ты, гад, думаю, встретился бы ты мне, когда я был здоров и при оружии. А сам еле стою, голова кружится, обгоревшее тело ноет.

- Из какой части? - спрашивает фашист.

Молчу.

- С какого аэродрома вылетел?

Опять молчу.

- Какое настроение у русских летчиков?

Здесь я не сдержался и хриплым голосом ответил:

- Отличное настроение! Бьем фашистов в хвост и в гриву.

Офицер вскочил как ужаленный, когда ему перевели мои слова. Ну, думаю, сейчас ударит. Сам невольно сжал кулаки. Терять мне было нечего. Но гитлеровец отошел к двери и что-то крикнул.

Вскоре в хату вошел не то врач, не то фельдшер. Он снял с меня шлемофон, разрезал перчатки, стащил остатки комбинезона.

- Летчик-ас? - спросил офицер, увидев на моей гимнастерке два ордена. И после небольшой паузы добавил:

- Поедешь в лазарет.

Вот так штука, подумал я, вместо расстрела - лечение. Неужели ордена спасли? Вспомнилось, как кто-то говорил, что фашисты не сразу пускают в расход орденоносцев. Значит, время будет, чтобы подумать о побеге.

В лазарет меня повезли в коляске мотоцикла, под охраной двух автоматчиков. Боялись, что убегу. А ведь знали, в каком я состоянии. Ну и трусы!

Пока ехали, лицо у меня настолько распухло, что глаза нельзя было открыть. От высокой температуры я то и дело терял сознание. Тут уж не до побега...

Меня доставили в какой-то дом и положили на пол. Чем-то смазали лицо и руки. Ночь прошла в кошмарном полузабытьи. Очнулся от грохота взрывов. На деревню налетели наши самолеты. Вот бы бежать в этой суматохе! Но что ты сделаешь, если беспомощен, словно слепой котенок?

На следующий день меня перевезли в другой лазарет, подальше в тыл. Мне стало еще хуже, вконец измучили кошмары. В затуманенном сознании всплывали картины последнего боя, горло сдавливали спазмы, словно я снова находился в объятой пламенем кабине. В бреду я, видимо, часто кричал.