Звать меня Кузнецов. Я один

Переживая это потрясение, вспоминал. Складывал какую-то картину моих личных отношений с Юрием Поликарповичем как с ровесником. Ведь вместе учились в Краснодарском пединституте, на историко-филологическом. Ходили по одним аудиториям, боялись строгого (как нам казалось) декана Гаврилу Петровича Иванова. И годы будто бы не пролетели. Всё видится, ощущается, легко разворачивается цветастой тканью из сундука памяти.

Шестидесятые годы! Были мы наивные, непоколебимо верящие в счастливую судьбу, всегда в поиске интересного, и многое казалось заманчивым. Я был на два курса младше, но по возрасту одинаков, так как поступил в вуз после армии. А Юра был зачислен после десятилетки, и уже со знаком талантливости, которую надо беречь, давать ей дорогу пробиться. Наверно, так и должно быть, отмеченные свыше знаком творчества рано проявляют себя, на них возлагают надежды. Увы, не все они сбываются. Однако действительно загадка. В тот период собрались на историко-филологическом, в Краснодаре, в будущем значительные, известные на всю страну, на весь мир, люди.

Виктор Лихоносов запомнился лёгкой походкой (передвигался, как пушок, по аудиториям на ул. Тельмана) и всегдашней отрешённостью. А после поездки в Москву, к самому А. Твардовскому, на доработку рассказа «Брянские», вскоре опубликованного в «Новом мире», он сразу стал в центре внимания студентов и преподавателей. В него сразу все поверили, признали как писателя. Одна за другой стали появляться талантливые, красивые по языку и музыкальности произведения, как заметное и значительное слово в советской литературе.

Иван Бойко выпустил тоненькую книжку «Разлад», недавно демобилизовался из танкистов, ходил в офицерской гимнастёрке с широким поясом и козырял своей армейской выправкой. Он и поныне, в свои почти 76 лет бодрствует, мечтает о собрании своих сочинений. Живёт один в центре Краснодара в двухкомнатной квартире, заставленной переполненными стеллажами книг. Изредка перечитывает письма от Леонида Леонова, Григория Коновалова, Валентина Распутина, Семёна Бабаевского, Валерия Ганичева, Евгения Носова, Виктора Астафьева, Василия Белова… И окружающие его литераторы всё кажутся мальчишками. Из 14 своих книг в Москве он издал 5, в том числе в «Роман-газете» повесть «Успеть до заката», тиражом 2640 тыс. экз. Каково? Я иногда заезжаю к нему проведать. И вижу: он не одинок. И даже востребован. В прихожей толпятся то земляки, то любители фольклора, то коллеги по перу, то начинающие авторы. Уже после смерти Юрия Поликарповича увидел у него связку книг, выпущенных издательством «Литературная Россия». На мой вопрос, откуда книги, Иван Николаевич сказал:

— Батима прислала.

«Неужели жена Юрия?» Иван Николаевич счёл нужным рассказать:

— С Батимой мы до сих пор держим связь. Я-то её кум. Крестил в церкви их дочку Анечку. С Юрой мы долго дружили. Вместе жили в «общаге», отдыхали на море, он бывал у моей мамы на каникулах в станице Пшехской, позже я всегда останавливался у него в Москве, когда приезжал по своим делам. Батима настояла на крещении. Юра махнул рукой: «Крестите, раз надо». Поэтому я и понёс Аню. Благополучно окрестили. Так что я в ранге кума… И другом ему был, всячески огораживал от собутыльников, липших к нему в Краснодаре. И в Москве мы с Батимой не раз выгоняли пьяниц: «Идите, идите отсюда!»

Следующий сокурсник — Юрий Селезнёв, в будущем — лидер московских критиков, розовощёкий, высокий. Всегда ходил со стопкой книжек под мышкой, просиживал свою молодость в библиотеке — Пушкинке, да ещё и в заветном абонементе лишь для учёных, куда достал пропуск. Любимым его автором работ по НСО был Достоевский. Характерно подчмыхивал и поддёргивал носом, как от щекотки, был лидером научно-студенческого общества под руководством русоведа-профессора Всеволода Альбертовича Михельсона. И никто не догадывался, какую творческую вершину он покорит в журнале «Наш современник» и редакции «ЖЗЛ». С кем попало не водился, дружил верно и преданно со Славиком Неподобой, старшим на два года братом известного кубанского поэта Вадима Петровича Неподобы. Славик был признанным на факультете литературным авторитетом, все звали его «Белинским» и тянулись к нему как к прирождённому оратору, лидеру, вожаку.

Валера Горский, земляк Юры из Тихорецка, физически слабенький, застенчивый, читал свои новые стихи о весне, о слепом, переходящем улицу, неловко тычась палкой в бордюр. И смущённо прикрывался тыльной стороной ладони, как девушка. Весь витал в поэзии, придумывал строчки и тут же озвучивал нам, однокашникам. Дружил, как и я, с Вадимом Неподобой. Юрий Кузнецов позже посвятил ему три стихотворения.

Вечерами студенты гуляли по Красной от Тельмана до улицы Горького, туда и обратно. Володя Шейферман (Жилин) тоже декламировал нам свои творения на углу Мира и Красной. Его стихи, на грани разума-безумия, возбуждали воображение, были очень смелыми и свежими.

Поэты, литераторы встречались в аудитории на Тельмана, 4, по выходным. Читали по очереди, кто что «сотворил» за неделю. Звучали проза и поэзия. Слава Неподоба делал щадящие, благожелательные разборки. Ему не жалко было дать лестные прогнозы какому-нибудь из нас «старику». Кстати, позднее довелось мне бывать на нескольких семинарах, и все были безжалостными «избиениями младенцев», уничтожавшими робкого автора на корню. Теперь же не лучшие времена проживают два официальных Союза писателей, то и дело переселяемых властями в Краснодаре «к чёрту на кулички».

В конце дружеской встречи Славик обычно собирал в кепку по рублю, лично шёл в гастроном и покупал большую бутылку дешёвого портвейна, кабачковой икры. Пир переносился в одну из комнат общежития, где строгой хозяйкой была комендантша Анна Константиновна. Её боялись все, но не Славик. Он по выходным сколачивал бригаду грузчиков, мы шли разгружать вагоны на Краснодар-2, зарабатывали деньги и продукты. Славик не забывал про Анну Константиновну, делясь с нею то связкой бананов, то ящиком лука.

Юра Селезнёв обычно не участвовал в мальчишниках, осуждал портвейновое веселье Славика и уходил к своей возлюбленной Людочке. Он недавно женился и жил у тёщи, на улице Комсомольской, в старом высоком доме недалеко от вуза. Его Людочка была исключительно красива, фигурой напоминала Софи Лорен. Я завидовал Юре — какая женщина у него!

Юрий Кузнецов тоже заходил на неподобовские чтения. Сидел или один, или с Вадимом Неподобой. Был он огромнее всех, широко расставлял ноги, чтоб уместить их под столом. Его породистое лицо оценочно поворачивалось к выступавшим, он морщился, кривился — не нравилось. И редко когда улыбался. Пить портвейн не ходил, держался особняком, был слегка высокомерен. Наверно, уже тогда знал себе цену. Вадим восхищался своим кумиром, декламировал его стихи девушкам и ребятам, заучивая наизусть. Он боготворил Юру. Мне казалось, что Вадим станет великим поэтом, он пишет всё лучше и лучше, а за что он хвалит Юру, я не понимал. Тем более что Юра иногда делал вид, что не замечает меня, наверно, на почве ревности.

Я увидел его первый раз на улице… Дело было так. На факультете училась Наташа Колодезная, воронежская дивчина, красивая, остроумная хохотушка, с белыми пышными волосами и кудельками на висках. Она выпивала наравне с Вадимом портвейн, была на равных с аспирантами и доцентами, не отказывала в свидании мальчикам. Кузнецов раза два встретился с нею, прогулялся. Назначил ещё свидание. И в эти дни я тоже увидел Наташку, но как? На крыльце вуза дрались двое парней из-за неё, а она с затаённой страстью наблюдала, кто кому набьёт морду. Назначила обоим одновременно свидания возле вуза. Пока лев и тигр терзали друг друга, пришла обезьяна (это был я) и увела их добычу, то есть Наташка пошла со мной. Ей было уже неинтересно, кто победит. Мы с ней долго гуляли, выпили бутылку портвейна по очереди из горлышка, она набила туфлями ноги и шла босиком, я привёл её к общежитию, постоял на «шухере», пока она влезала через окно в свою комнату, до смерти боясь Анну Константиновну.

Следующие два вечера мы опять гуляли, я уже считал, что мы с нею задружили. И вот идём по Красной, она забыла, что назначила свидание Юре Кузнецову возле перил уличного ограждения. Он стоит, думая, что она торопится к нему, мы проходим мимо. Он окликает. Я оборачиваюсь, вижу здоровенного парня с проницательным лицом. Такой не унизится до драки. Но мышцы приличные, видно, качается. Наташка отрывается от меня, возвращается к нему, он берёт её под руку и ведёт в противоположную сторону. Я стою дураком и не знаю, что мне делать. Отнять силой? Смириться с потерей? Я вижу, что Наташка упирается, замедляет ход, бегу за ними, хватаю свою подругу под руку и отрываю от верзилы. Его лицо передёрнулось, он потянул девушку к себе, а я — к себе. Наташка высвободилась, буркнула Юре «извини» и быстро пошла со мной. Шагов через двадцать я оглянулся — Юра стоял, как вкопанный, переживал. Или философствовал о женском коварстве, непостоянстве красоты.