В поисках советского золота

Семь американских инженеров заметно оживились, обнаружив, что мы в состоянии справиться с бюрократами и дать им шанс поработать. Боюсь, они забросили свой пансион на ближайшие несколько месяцев, и спустились в шахты вместе в рабочими, по американской горной традиции. Вскоре положение стало улучшаться, и через пять месяцев производство выросло на 90 процентов.

Управляющий-коммунист был человек основательный; он пытался по-настоящему понять, что мы такое сделали и каким образом. Но русские инженеры на руднике, практически без исключения, отмалчивались и ставили палки в колеса. Они возражали против каждого предложенного нами улучшения. Я к такому не привык; русские инженеры на золотых рудниках, где мне приходилось работать, никогда так не поступали. Я не мог ничего понять, потом решил, что они завидовали и не хотели, чтобы у американцев получилось там, где они потерпели неудачу.

Однако мне удалось провести в жизнь свои методы на этих рудниках, потому что управляющий-коммунист, приехавший со мной, поддерживал все мои рекомендации. А когда методы оправдали себя, русские инженеры, в конце концов, подчинились и, кажется, осознали. Мне показалось, что вся атмосфера улучшилась; а район был немаленький, больше тридцати миль в поперечнике, по нему даже проходила узкоколейка. Большинство рудников разрабатывали до революции иностранные концессионеры.

Через пять месяцев я решил, что могу с легким сердцем покинуть месторождение. Семь американских инженеров продолжали работать и, хотя оставались в затруднительном положении из-за незнания русского языка, получили возможность донести свои идеи и работать по-настоящему, чего, собственно, и хотели.

Рудники и завод были полностью реорганизованы; не наблюдалось причин, почему бы не поддерживать производство на том уровне, которого мы добились.

Я написал детальные инструкции по будущей работе, в чем мне помогли семь американских инженеров. Я подробно объяснил их русским инженерам и управляющему-коммунисту, который понемногу начал разбираться в горном деле. Он заверил меня, что моим указаниям будут следовать неукоснительно, и я уехал, довольный собой, с чувством выполненного долга. Не только заметно улучшились производственные показатели этих рудников, но — тешил я себя мыслью — заложена прочная основа для постоянного прогресса в будущем. Никогда я не питал таких радужных надежд по поводу развития советского проекта, как покидая Калату. Наверное, даже к лучшему, что я не мог предвидеть, как пойдут дела на рудниках; у меня бы отбило всякую охоту работать.

IX. У меня возникают подозрения

Весной 1931 года, поработав в напряженном режиме несколько месяцев, я решил провести короткий отпуск в Европе; «выйти ненадолго», как иностранцы в России обычно описывают такую поездку. Я запросил разрешение у Серебровского, и тот спросил, не смогу ли я совместить отдых с работой. Он сообщил мне, что в Берлин отправляется большая закупочная комиссия, под руководством Юрия Пятакова, который, как читатель помнит, был тогда заместителем наркома тяжелой промышленности. Предполагаемые закупки включали кое-какое дорогое горное оборудование, и он предложил мне консультировать комиссию при этих закупках.

Я согласился и прибыл в Берлин почти одновременно с комиссией. Оказалось, в ней около пятидесяти человек, во главе находилось несколько известных коммунистических политиков, председателем был Пятаков, а остальные — секретари, чиновники и технические советники. Было еще два американских инженера, для консультаций по другим закупкам, не горного оборудования.

Русские члены комиссии, казалось, были не в восторге от моего появления; такое отношение напомнило мне слухи о враждебности между Пятаковым и Серебровским, и я решил, будто их холодность связана с тем, что меня сочли человеком Серебровского. Я сказал, что Серебровский просил меня утверждать каждую покупку горного оборудования, и они согласились на мои консультации.

Помимо всего прочего, комиссия подала наши заявки на несколько десятков шахтных подъемников, от сотни до тысячи лошадиных сил. Обычно подъемники состоят из барабана, трансмиссионной передачи, подшипников, тормозов и прочего, смонтированы на балке двутаврового сечения или широкополочной балке двутаврового сечения.

Комиссия затребовала оценку на основе количества пфеннигов за килограмм. С предложениями выступило несколько концернов, но наблюдалось заметное различие — порядка пяти или шести пфеннигов за килограмм — между большинством предложений и двумя, которые запросили минимальную цену. Из-за таких различий я стал внимательно просматривать спецификации и обнаружил, что фирмы, предложившие самую низкую цену, заменили легкие стальные основания, указанные в исходных спецификациях, на чугунные, так что будь их предложения приняты, русским пришлось бы в действительности заплатить больше, потому что чугунные основания значительно тяжелее легких стальных, но при оценке в пфеннигах за килограмм казалось, что плата меньше.

Мне это показалось очевидным трюком, и я был, естественно, рад такому разоблачению. Я сообщил сведения русским членам комиссии не без самодовольства. К моему изумлению, русские остались недовольны. Они даже оказали немалое давление, чтобы я одобрил сделку, якобы я не понял, что требовалось.

Я-то знал, что ошибки не было, и не мог понять, откуда такое отношение. Наконец, я им сказал, пусть покупают эти подъемники под свою ответственность, а я прослежу, чтобы мое противоположное мнение было записано в протоколе.

Только после угрозы они прекратили свои предложения.

От этого инцидента у меня остался неприятный привкус. Либо русские были слишком горды, чтобы признать, что просмотрели очевидную подмену в спецификациях, либо не обошлось без каких-то личных причин. Может быть, мошенничество, думал я. Если бы я не обнаружил подмену чугуном в спецификациях, комиссия бы вернулась в Москву и продемонстрировала, как успешно она торговалась и сбила цены на шахтные подъемники. В то же время они бы заплатили деньги за бесполезный чугун, и не исключено, что немецкие концерны могли тайно передать кому-то значительные суммы из этой переплаты.

Но я выполнил свой долг, и сделка не состоялась. Комиссия в конце концов закупила подходящие подъемники, и все обошлось благополучно. Я решил никому не рассказывать.

Эпизод уже забылся, и я не вспоминал о нем, пока не поехал домой лечиться весной 1932 года. Вскоре после возвращения в Москву мне сообщили, что медные рудники в Калате находятся в очень плохом состоянии, выработка упала ниже, чем была до реорганизации рудников в прошлом году. Сообщение меня ошеломило; я понять не мог, как за такое короткое время положение могло настолько испортиться, когда при моем отъезде все шло хорошо.

Серебровский попросил меня вернуться в Калату, посмотреть, что можно сделать. Приехав туда, я столкнулся с печальной картиной. Американцы завершили свой двухлетний контракт, который не был возобновлен, и им пришлось уехать домой.

За несколько месяцев до моего прибытия управляющий-коммунист, который учился у меня горному делу, был уволен комиссией, присланной из Свердловска, главного штаба коммунистов на Урале. В докладе комиссии он был назван невежественным и неумелым, безо всяких доказательств, и председатель комиссии по расследованию был назначен его преемником — образ действий весьма подозрительный.

За время прошлого пребывания на руднике мы увеличили производительность шахтных печей до семидесяти восьми тонн на квадратный метр в день; теперь она вновь упала до прежнего выпуска сорок — сорок пять тонн. Хуже, тысячи тонн высококачественной руды были безвозвратно потеряны после введения на двух рудниках методов, против которых я специально предостерегал.

Американские инженеры разработали для некоторых рудников в Калате более производительную систему очистной выемки руды, и внедрили ее, несмотря на постоянное противодействие русских инженеров. Мы знали, однако, что этот метод нельзя без риска применять на остальных рудниках, причем я объяснил, почему, тщательно и подробно, и прежнему управляющему-коммунисту, и инженерам. Для полной уверенности я оставил письменные инструкции, когда уезжал, предупреждая, что данный метод распространять не следует.