Записки Дениса Васильевича Давыдова, в России цензурой непропущенные

Мы пришли теперь к любопытному событию: к падению Хлопицкого; хотя диктаторство его продолжалось лишь около сорока дней, но оно имело решительное влияние на весь характер военных действий. В начале сорока двух дневного владычества своего Хлопицкий был кумиром армии и всего народонаселения царства, но принятые им строгие меры, явное его противодействие усилению военных сил и стремление к прекращению возникшего между Россиею и Польшей разрыва, не прибегая к оружию, восстановили всех против него. Ненависть в Хлопицкому, вскипевшая втайне, сперва не смела еще нигде явно обнаружиться, но вскоре накопившаяся гроза разразилась: комиссия, учрежденная для составления манифеста, поднесла его на утверждение Надзирательной Комиссии; хотя эта последняя и утвердила проект манифеста, но Хлопицкий восстал против некоторых выражений, которые показались ему слишком резкими и строго запретил обнародовать манифест. Невзирая на запрещение, манифест, не скрепленный подписью Хлопицкого, был тайно отлитографирован и разослан по всему царству. Это обстоятельство усилило вражду между диктатором и патриотами, которые стали разглашать, будто он изменник, что побудило Хлопицкого увеличить национальную стражу для подавления недовольных, если бы они вздумали явно восстать против него.

К этому времени, т.е. к 3-му январю 1831 года прибыл из С.-Петербурга посланный туда курьером подполковник Величинский, привезший между прочим известие о движении нашей армии к границам царства и следовательно о неизбежности войны. Он также привез от статс-секретаря польских дел графа Грабовского официальное письмо на имя Хлопицкого, коему было объявлено: высочайшее благоволение за изъявленные им верно-подданнические чувства и настоятельное требование о буквальном исполнении всех статей прокламации, обнародованной государем 6-го декабря. Диктатор, поспешно собрав всех членов национальной комиссии, передал полученные бумаги на их обсуждение. По мнению меньшинства надобно было продолжать начатые переговоры, и, пользуясь тем, вознаградить потерянное время поспешным приведением в порядок всех сил до открытия военных действий; большинство же требовало, чтобы немедленно атаковали литовский корпус до прибытия русской армии. Хлопицкий приказал созвать Сейм к 7-му январю; хотя власть его видимо поколебалась, но враги его, не удовольствовавшись тем, решились нанести ему окончательный удар. Тотчас после удаления членов национальной комиссии явились к Хлопицкому члены надзирательной комиссии под предводительством президента сената и маршала сейма. Хлопицкий, хладнокровно изложив им весь ход дел, указал им на необходимость единства в усилиях, которое не могло иметь места при великом разногласии во мнениях. Представив им несоразмерность материальных средств Польши относительно сил, коими могла располагать Россия, он предложил принять безусловно все статьи, изложенные в вышесказанной прокламации. Это возбудило всеобщее негодование всех членов, которые осыпали упреками Хлопицкого, и на слова его, что он действует лишь именем царя Николая объявили ему, что он уже более не диктатор. В ответ на это Хлопицкий закричал в исступлении: «Я сам слагаю с себя диктаторство и упрекаю всех вас в якобинстве, в возбуждении народа и войска к безначалию, и через это в вовлечении отечества в неминуемую гибель». Когда умы несколько успокоились, князь Чарторыжский сделал Хлопицкому следующее предложение, облеченное в весьма ласковые формы: «мы надеемся, генерал, что вы по крайней мере не откажетесь принять на себя командование армией». — «Ни за что, — гневно закричал Хлопицкий, — будь я шельма, если я приму какое-либо начальство, но как верный сын отечества, я гостов жертвовать жизнью на поле брани». Тем заключилось диктаторство Хлопицкого, в прежние годы доказавшего любовь свою к отечеству своею сорокалетнею боевою службою и ранами, полученными на полях чести. На конце своего поприща Хлопицкий, будучи временным главою Польши, причинил делу, ему вверенному, едва ли не более зла, чем самый коренной россиянин которому было бы поручено потушить возникший против России мятеж. Он принес зато нашему делу едва ли не большую пользу, чем сам Дибич во всё время своего начальствования армиею. Это — факт неопровержимый. Лишенный диктаторской власти, он ходил по городу в партикулярном платье и в круглой шляпе, смело и бодро. Все смотрели с уважением на седины маститого воина, не раз отличавшегося подвигами мужества; почитая себя правым, он вполне заблуждался; умственные способности его далеко не соответствовали его мужеству.

После его падения поступили, в отлично обученную 30 000 армию, рядовые получившие отставки лишь за несколько лет пред тем, и множество волонтеров, что возвысило численность армии до 80 000 человек, кроме того образовалась 9000 резервная армия; многие магнаты и помещики, в числе коих находились в окрестностях Остроленки — Хородецкий; Седлеца — Кучинский и Кушель; Ломзы — Улан; Люблина — Яросовский, Варшавы — Замойский, возбуждая крестьян своих к восстанию, устраивали на свое иждивение эскадроны, батальоны, отряды, исключительно предназначенные для партизанского рода службы.

Одно Августовское воеводство выставило в течении десяти дней 5000 вооруженных всадников, Варшава — полк пехоты и полк кавалерии и так далее. Молодежь Познани и Галиции, оставив дома родителей, университеты и ремесла, спешила в Варшаву. В течении пятнадцатилетнего владычества России арсеналы были снабжены оружием, изготовленным на российских оружейных заводах; народное правление приказало спешить выделкой оружия на литейных и оружейных заводах Варшавы, Кракова и окрестностей Кельца; повелено возвести Пражское предмостное укрепление, усилить оборону Модлина и Замостья, и окружить Варшаву внешними укреплениями. Пороховой завод в Кракове был увеличен; новый устроен был в Маримонте. Магнаты, шляхетство и духовенство взнесли сто двадцать миллионов рублей, наконец новое правительство стало возбуждать нравственные силы поляков разными выдуманными обнародованиями о помощи Франции и Англии и о скором прибытии союзных армий на театр военных действий. Поляки верили всему этому; первая забота Сейма, открывшегося 7-го января, состояла в том, чтобы избрать главнокомандующего. Недостаток в способных генералах был столь велик, что Сейм внес в число кандидатов несколько молодых штаб-офицеров. Генерал Вейссенгоф был человек лишенный опытности и дарования; — полковник Шембек, пользовавшийся покровительством народного клуба, был человек умный, но не могущий распоряжаться большими массами войск; генерал Круковецкий дерзкий, хвастливый и надменный, но хитрый и искательный, когда того требовали обстоятельства, желал провозгласить себя диктатором, но он был неспособен ни к военному, ни в гражданскому делу. Генерал Пац [25] также любимый народным клубом, человек красивой наружности, отличался ограниченным умом, нерешительностью и весьма небольшими сведениями. В числе кандидатов находились князь Михаил Радзивилл и Свржинецкий; князь Радзивилл был избран восемью голосами главнокомандующим; он при избрании своем объявил, что готов передать власть и звание тому из генералов, который в течении войны окажется достойнейшим; наибольшее число голосов, после него, получил Пац. Выбор Радзивилла, бывшего уже полковником в 1808 году во время осады Данцига, и с того времени не слыхавшего боевого выстрела, удивил многих, но он объясняется следующим образом: Радзивилл был родным братом князя Антония Радзивилла, женатого на принцессе Луизе Прусской, двоюродной тетке короля Прусского, и бывшего в то время наместником Познанским. Хлопицкий, еще до избрания Радзивилла, сказал членам Сейма, что без сомнения князь Антоний, по дружбе своей к брату своему, не откажется помогать ему. И так избранием Радзивилла члены Сейма думали, сделав угодное королю Прусскому, привлечь к себе если не Пруссию, то по крайней мере наместника Познанского.

В 1807 году мы видели князя Антония Радзивилла в нашей главной квартире; он был тогда предан делу, за которое стояли Пруссия и Россия против Наполеона, у коего, в корпусе польских войск, служил в то время брат его князь Михаил, о коем шла здесь речь.