Николай II

Николай, на удивление всех, ни разу не пожаловался на усталость. Он осознавал торжественность момента и уезжал из Москвы с радостным чувством. Именно тогда впервые по-настоящему, глубоко и искренне, почувствовал свой непростой земной удел, ощутил тяжесть и ответственность царского предназначения. Но это все было еще слишком удалено от настоящего, и молодой человек оставался таким, каким был до того, сохранял все те черты поведения, наклонности и пристрастия, которые имел и раньше.

К началу 80-х годов относится и еще одно примечательное событие в жизни Николая Александровича: он начал вести дневник. До нас дошло пятьдесят толстых тетрадей, последняя запись в которых оставлена за три дня до убийства семьи Николая II в подвале дома Ипатьева в Екатеринбурге. Первая же запись сделана 1 января 1882 года, когда ему еще не исполнилось и четырнадцати лет. Более тридцати шести лет постоянно, каждый вечер, с неизменной аккуратностью цесаревич, потом император записывал несколько фраз о прошедшем дне. Потом уже, когда рухнула монархия, когда достоянием публики стали многие свидетельства и документы, исследователи (и неисследователи) стали с пристрастной скрупулезностью изучать царские тексты, находя в них, как им казалось, ответы на важнейшие вопросы русской истории: почему пала монархия, почему власть оказалась бессильной отстоять исконные основы и принципы. Ну и, конечно же, всех интересовал вопрос: что представлял из себя последний царь; что это был за человек и политик? На основании дневниковых записей бессчетное количество раз делались выводы, в подавляющем большинстве случаев неблагоприятные для Николая II.

Самое удивительное в подобных умозаключениях, что они построены на документе, который, не позволяет делать никаких широких исторических обобщений. Но их, тем не менее, делали и делают. На самом деле дневники Николая II — своеобразный каждодневный каталог встреч и событий, позволяющий с достаточной полнотой и последовательностью установить лишь два момента его биографии: где он был и с кем общался. Это сугубо личный, глубоко камерный документ, отражавший в самой общей форме повседневное времяпрепровождение.

Николай Александрович не думал оставлять потомкам историческое свидетельство; никогда не предполагал, что его личные, лапидарные поденные заметки будут использовать в политических целях. Он писал, потому что «так надо», потому что это было принято в его кругу. Первоначально его мать, тогда еще цесаревна Мария Федоровна, рекомендовала сыну обзавестись дневником. Затем вел его уже по привычке и любил в зрелые лета иногда перечитать о своем житье-бытье в давние годы. И сколько всего высвечивалось в памяти, и как приятно было вспоминать ушедшее, но такое милое и радостное время. На страницах дневника довольно редко встречаются эмоциональные пассажи, а с годами они почти совсем исчезают. Что же касается каких-либо политических оценок и суждений, то они практически отсутствуют.

Только в последние месяцы своей жизни, находясь в унизительном положении заключенного, запечатлел на бумаге свою боль за судьбу страны, за положение дорогой и любимой России. Не о себе думал, не о себе пекся и переживал, когда через год после отречения, 2 (15) 1918 года, занес в дневник горькие слова: «Сколько еще времени будет наша несчастная Родина терзаема и раздираема внешними и внутренними врагами? Кажется иногда, что дольше терпеть нет сил, даже не знаешь, на что надеяться, чего делать? А все-таки никто как Бог! Да будет воля Его Святая!» Но никогда последний царь даже не пытался лично себя оправдать или возвеличить, чем отличались авторы многих других дневников и мемуаров, стремившихся запечатлеть свой образ в истории «в благоприятном освещении». Николай II начисто был лишен подобных устремлений.

Помимо династических (присутствие на семейных собраниях, посещение родни в дни их праздников, участие в различных фамильно-государственных мероприятиях), существовали и конкретные служебные обязанности. Чем старше становился Николай Александрович, тем больше времени ему приходилось отдавать подобному служению. Надо было представлять особу государя и Россию за границей. В марте 1888 года цесаревич присутствовал на погребении германского императора Вильгельма I в Берлине; в ноябре того же года представлял русского царя на 25-летнем юбилее царствования датского короля Христиана IX в Копенгагене; в июне 1889 года с подобной же миссией был на торжествах в Штутгарте у короля Вюртембергского, а в октябре представлял царскую фамилию в Афинах на бракосочетании наследника греческого престола Константина и принцессы Прусской Софии.

Представительская миссия входила в круг его обязанностей и в последующие годы. В октябре 1892 года присутствовал в Афинах на двадцатипятилетнем юбилее свадьбы короля Георга и королевы Ольги, в январе 1893 года — в Берлине на бракосочетании сестры императора Вильгельма II принцессы Маргариты с принцем Фридрихом-Карлом Гессенским. В июне того же года провел десять дней в Англии по случаю бракосочетания принца Йоркского (будущего короля Георга V) и принцессы Марии Текской. Это был фактически первый его визит в Лондон (в Англии с родителями бывал еще в 1873 году, на от той поездки ничего в памяти не сохранилось). Матери сообщал: «Я никогда не думал, что город так сильно мне понравится». Здесь собралось приятное общество: родственники со всей Европы, большинство которых он хорошо знал. В тот визит случались забавные истории: из-за их сходства с принцем Георгом придворные несколько раз путались, поздравляя Николая со счастливым браком!

Обязанностей год от года становилось все больше. В 1889 году цесаревичу было пожаловано флигель-адъютантство. Теперь не только по положению, но и по должности, как член свиты, выполнял определенные функции (присутствия, дежурства). Одновременно с этим именным высочайшим указом он был назначен членом Государственного Совета и членом Комитета министров. Вскоре, описывая свое житье-бытье в послании Сандро, Николай Александрович заметил: «Во-первых, я стал твоим товарищем по свите, сделавшись флигель-адъютантом; мой восторг не имел границ! Кроме того, я назначен членом Государственного Совета и Комитета министров, предоставляю тебе судить об этом! Во-вторых, я служу с 1 мая в Гусарском полку и крепко полюбил свое новое дело».

Несомненно, что ему всегда была в радость военная служба. Сидеть в Государственном Совете и Комитете министров, слушать споры и пререкания сановников по различным вопросам государственного управления не всегда интересно. Здесь было много рутины, утомительных и продолжительных схоластических споров. И хоть своими обязанностями он никогда не пренебрегал и аккуратно высиживал на заседаниях, душа рвалась в родную и близкую гвардейскую среду, где властвовали порядок, дисциплина, где он был нужен, где чувствовался дух товарищества и дружбы. Но его положение и здесь налагало ограничения: нельзя забывать о своем происхождении и непозволительно сближаться с кем-либо более положенного по службе.

Родители зорко следили за поведением старшего сына. Особенно щепетильной была мать, придававшая огромное значение соблюдению писаных и неписаных норм и правил, всему тому, что называлось «приличием». Цесаревич это знал и старался ничем не огорчать «дорогую Мама», которой постоянно отправлял подробные письма-отчеты о своих служебных делах. В одном из первых таких посланий, относящихся к лету 1887 года, сообщал: «Теперь я вне себя от радости служить и с каждым днем все более и более свыкаюсь с лагерною жизнью. Каждый день у нас занятия: или утром стрельба, а вечером батальонные учения, или наоборот. Встаем утром довольно рано; сегодня мы начали стрельбу в 6 часов; для меня это очень приятно, потому что я привык вставать рано… Всегда я буду стараться следовать твоим советам, моя душка Мама; нужно быть осторожным во всем на первых порах!».

С января 1893 года цесаревич служил в должности командира 1-го («царского») батальона лейб-гвардии Преображенского полка. Очень дорожил службой, безусловно исполнял требования уставов, весь «воинский артикул». Его непосредственный начальник — командир Преображенского полка великий князь Константин Константинович — записал в своем дневнике 8 января 1893 года: «Ники держит себя совсем просто, но с достоинством, со всеми учтив, ровен, в нем видна необыкновенная непринужденность и вместе с тем сдержанность; ни тени фамильярности и много скромности и естественности». Прошел год, и впечатления командира не изменились: «Ники держит себя в полку с удивительной ровностью; ни один офицер не может похвастаться, что был приближен к цесаревичу более другого. Ники со всеми одинаково учтив, любезен и приветлив; сдержанность, которая у него в нраве, выручает его».