Мы победим! Тайные тюрьмы Сальвадора

Продолжая смотреть альбом, я сказала, что никого не знаю. Но они обратили мое внимание на фотографию курсов вождения при автоинспекции:

— Это Чон, не правда ли? Тот, что сейчас находится в Сан-Мигеле.

К этому товарищу (известному также под именем Рене Крус) у них был особый интерес, ибо они считали его одним из руководителей. И действительно, в июле 1977 года на заключительном заседании первого съезда нашей партии он был избран ее Генеральным секретарем.

Я ничего не ответила и продолжала смотреть альбом, страницу за страницей, переворачивая их очень медленно — старалась выиграть время и, кроме того, отойти от полученных побоев. Прошло уже более четырех часов.

Затем альбом у меня забрали и снова опустили повязку и зажали наручники.

Полицейские вернулись к вопросу о моем имени, но я ответила по-прежнему:

— Ну, если вы уже все знаете, то мне незачем повторять это.

Один из присутствующих не выдержал:

— Этой шлюхе надо поставить «машину правды».

— Конечно, — согласился другой, — тогда уж она наверняка заговорит.

Услышав это, я вообразила, что речь идет о какой-то новой форме получения информации, и подумала, что все данные, с которыми меня познакомили, были добыты с помощью именно «машины правды». У меня в голове не укладывалось, что всю ту информацию, о наличии которой я только что узнала, они могли получить, лишь пытая похищенных ими людей.

Впоследствии я поняла, что эта так называемая «машина правды» — пентотал, подавляющий кору головного мозга, но дающий эффект лишь в том случае, если человек доведен до определенной степени деморализации, физического истощения и слабости из-за недостатка еды, ибо при других условиях вероятность того, что пентотал даст результаты, очень мала.

До каких-то пор я не чувствовала никакой боли в избитых частях тела, потому что была разгорячена, а ярость оттого, что я находилась в руках Национальной гвардии, и озабоченность опасным положением, в котором оказалась наша организация в связи с моим похищением, были намного больше, чем беспокойство о самочувствии. Единственно, что мне мешало, — так это спекшаяся кровь в носу.

Но постепенно я начала чувствовать, что боль увеличивается, а одну ногу совсем перестала ощущать — она затекла от наручников, которые врезались в мышцу.

«Чего же они хотят, если знают, кто я? — спрашивала я себя. — Надеются — когда я подтвержу свою личность — покончить со мной и направить всю ярость против Революционной армии народа, наносящей им столько потерь, и поднять таким образом моральный дух своих подчиненных? Если это так — очень хорошо, ибо получить сведения от меня они уже не смогут». В надежде, что они прикажут убрать меня, я решила в этот момент признать свое имя и покончить со всем этим раз и навсегда.

В это время один из присутствующих полицейских заметил:

— Слушай-ка, Тибурсия, Валье говорит, что ты отвечаешь за партийную кассу.

— Нет, — произнесла я.

— Не отрицай, это так. — Полицейский приблизился ко мне и, схватив за волосы, начал допытываться: — Адрес явки, которой пользуются Чоко, Чон и остальное руководство Народной революционной армии?

— Я не знаю.

— Знаешь, сука, но не хочешь сказать.

— Нет, не знаю, но если б и знала, не сказала, — ответила я.

— А-а! Хочешь казаться храбренькой, да? Что ж, посмотрим, — зловеще произнес он.

Тут я решила, что наступил момент сказать им, кто я такая, — тогда они придут в ярость и для меня все окончится быстрее. С этой надеждой и желанием умереть я заявила:

— Ладно, я действительно Гуадалупе Мартинес и являюсь бойцом Народной революционной армии.

— Ага! Значит, полицейских все-таки убивала ты. Но ты еще пожалеешь об этом, — пообещали мне. — Что ты делала в том месте, где тебя взяли?

— Ждала автобус на Санта-Ану.

— В Санта-Ану автобусы оттуда не ходят, не загибай.

— Ну, я шла туда — вот что я делала.

— И что же ты там хотела?

— Я шла домой.

— Не ври, ты собиралась встретиться с кем-то из РАН.

— Нет, я шла к семье, домой к сестре.

— И что ты намеревалась там делать?

— Остаться.

— А почему ты шла домой к сестре?

— Потому что так решила партийная организация ввиду грозящей мне опасности: ведь вы уже схватили несколько человек, которые могли бы назвать мое имя, и мне не оставалось ничего лучшего, как идти домой, чтобы жить с семьей, которая обеспечила бы мне алиби.

— Тогда сестра должна тебя еще ждать. Но мы схватили бы тебя все равно, потому как дом твоей сестры мы уже держали на примете.

Не знаю, верно ли то, что он говорил о доме моей сестры, но идти к ней я не собиралась. Партия сальвадорской революции никогда не пошлет своего члена, которому грозит опасность, домой, ибо репрессивные органы будут искать его в первую очередь именно там.

Поверили ли они тому, что я им сказала, или нет, не знаю, но следующий вопрос был таким:

— Почему ты не была вооружена? Где твой пистолет?

— Какой пистолет? — изобразила я удивление.

— Ты всегда ходишь вооруженной пистолетом калибра 38, мы это знаем.

— Нет у меня никакого пистолета, да и зачем он мне, если я собиралась жить с семьей?

— А в Сан-Мигеле, где ты жила в Сан-Мигеле?

— Снимала комнату.

— И где же находится эта комната. По какому адресу?

— На улице Чапаррастике. (Это, конечно же, была ложь.)

— Где точно?

— Я не помню.

Почти все вопросы задавал мне лейтенант Хуан Баутиста Гарай, начальник Таможенной полиции, под вывеской которой орудует специальная полиция.

— Ну ладно, хватит врать. Где находится явка, на которой укрылись остальные люди из Сан-Мигеля?

— Я не знаю.

— Отведите ее в другую комнату, — распорядился лейтенант Хосе Антонио Кастильо.

— Вставай, — приказали мне.

Я попробовала подняться, но не смогла. Один из полицейских грубо схватил меня за руку, приговаривая:

— Давай вставай, кончай ломаться… Как убивать наших, так смелости хватает. Поднимайся, сука.

Стоящий там другой полицейский подошел ко мне и, щупая мои ноги, заметил:

— Если у нее такие накачанные ноги, пусть встает. — И обращаясь ко мне: — Так вот, если не встанешь, мы трахнем тебя прямо здесь. — И начал щупать меня, ведь я была без одежды.

Я снова попыталась встать, но не смогла. Тогда, подхватив под руки, они подняли меня и оттащили в другую комнату. Там бросили на пол и принесли какой-то металлический предмет, который сильно громыхнул, когда его поставили на пол. Один из полицейских распорядился:

— Прицепите одну руку.

Меня взяли за руки и, освободив одну, прицепили другую к этому очень холодному металлическому предмету. Затем еще сильнее сжали наручники на ногах, и я осталась лежать на холодном полу, с завязанными глазами, скованными ногами и рукой, прицепленной к предмету, о котором я говорила. Мне казалось, что это — черное железное ядро из тех, к которым цепями приковывали заключенных, дабы они не смогли убежать. Итак, я оставалась в неведении относительно того, какая же новая пытка мне была уготована.

— Проверьте хорошенько наручники на ней.

— Ты, девка, не пытайся их снять, а то они сожмут еще сильнее. — Это полицейский, выполняя распоряжение, нагнулся, чтобы проверить наручники на ногах, так же, как и на руке, прикованной к «предмету».

— Не давайте ей двигаться. Если будет трепыхаться, вломите ей хорошенько.

После этого, к моему удивлению, почти все вышли — в комнате остался один человек, да и тот покинул ее минутой позже. Вопреки моим опасениям никто не возвращался.

Прошло более семи часов с того момента, как меня доставили в Национальную гвардию. Поначалу я считала, что кто-то за мной следит, и поэтому боялась даже шелохнуться, но, как оказалось, в комнате никого не было. Лишь потом открылась дверь и вошли несколько человек. Послышались голоса:

— Значит, сегодня доставили вот эту?

— Да, взяли в Сан-Мигеле.

— Надо проверять ее по крайней мере каждые полчаса. Кто сейчас дежурит?