РОК

Звонок Е. Лигачева меня не удивил. Я уже давно не был тем молодым наивным академиком, которого судьба забросила в водоворот политических интриг и борьбы за власть. Я осознавал, что этот, как и возможные другие звонки с противоположными предложениями, исходят не из заботы о здоровье Ельцина, а из определенных интересов каких-то политических или властных структур, а может быть, и отдельных личностей. Но меня удивило, что первый, кто позвонил после Лигачева, был В.И. Долгих. Я всегда с большим уважением относился к нему, зная его трудный путь к вершинам власти, демократичность в общении, интеллигентность. Его ценили как хорошего организатора и прочили ему большое будущее. А удивило меня то, что именно Владимир Иванович оказался одним из

87

тех, о ком говорил Лигачев. Как он и предвидел, Долгих завел разговор о здоровье Б. Ельцина: «Вы, вероятно, в курсе, что предполагается перевод Ельцина в Москву, в ЦК, на руководящую должность. Но Вы должны что-то предпринять, учитывая, что он очень больной человек. Работа, которую ему предлагают, требует большого напряжения, и он может сорваться. Надо подумать о Борисе Николаевиче и о деле, которое он возглавит». Не знаю, что подвигло Владимира Ивановича на такой разговор. Может быть, и искреннее чувство заботы о ближнем, если учесть, что незадолго до этого разговора, во время командировки в Свердловск, он, как мне рассказывали, явился свидетелем сосудистого криза, который возник у Б. Ельцина на фоне психоэмоционального стресса. Но я склонен был больше верить Лигачеву, который считал, что за заботой о здоровье Ельцина скрывались политические и личные интересы: кому захочется иметь нового и весьма сильного конкурента на крутой лестнице власти? Я был уже знаком с Борисом Николаевичем, знал истинное состояние его здоровья и не погрешил против истины, когда, поблагодарив Владимира Ивановича, сказал, что по своим физическим возможностям Ельцин превосходит очень многих из руководства партией и государством.

Один из моих оппонентов-злопыхателей после выхода моих воспоминаний «Здоровье и власть» задал риторический вопрос: зачем нужно автору обнажать политические интриги, выставлять напоказ сокровенные тайны, демонстрировать истинную суть тех, кто встречался ему на профессиональном жизненном пути?! Но вспомним, что говорил А. Моруа о Плутархе: «Нет науки без обобщений, но и нет человеческой истины без индивидуальных черт. Если историк, паря в облаках документов, хартий и статистических сведений, не умеет показать нам людей из плоти и крови, он не в состоянии глубоко захватить читателя. Искусство состоит не из законов и не из общих идей, его объект - конкретные люди». И не надо

88

ханжески умиляться и восторгаться тем или иным политическим лидером, надо четко представлять себе, что даже лучший из них, как и все мы, человек со своими добродетелями и слабостями, хорошими и плохими сторонами характера, поведения, воспитания. Каждый со своими особенностями. Другой вопрос, у одних больше хорошего, у других — плохого, один идет по избранному пути честно, соблюдая законы порядочности, другой может прибегнуть и к недозволенным приемам. Но это — история, и она должна в назидание потомкам говорить правду без прикрас и искажений, ибо иначе вместо истинного повествования о событиях мы создадим, как это часто бывает, лакированную подделку.

Конечно, труд этот тяжелый и неблагодарный, и как здесь не вспомнить великого А. Пушкина:

Печальной истины поэт,

Зачем я должен для потомства

Порок и злобу обнажать,

И тайны козни вероломства

В правдивых песнях обличать?

В моем повествовании о временах, которые предшествовали гибели великой державы, и о том, как мы шли и кто вел нас к роковому концу, каждое слово — правда. Мне нет необходимости кривить душой, что-то скрывать и кого-то оправдывать. У меня нет личных причин кого-то очернить, а кого-то облагородить. Я был в хороших отношениях и делал все, что мог, одинаково для Брежнева и Андропова, Черненко и Горбачева. Может быть, только с Ельциным у нас не сложились отношения, да и то из-за событий, в которых я сохранил свое врачебное и человеческое кредо — быть честным и правдивым. Но об этом отдельный разговор.

Казалось, ничто не предвещало печального конца правления Л. Брежнева. Мы расстались с ним в первых числах ноября, с тем чтобы встретиться после праздников. Однако в ночь с 9 на 10 ноября его не стало. Он ушел

89

из жизни спокойно, во сне, как это нередко бывает у стариков. Когда я приехал на дачу, его охранник В. Собаченков пытался проводить реанимационные мероприятия, с которыми его познакомили врачи. Мне было ясно, что смерть наступила уже несколько часов назад и сделать что-либо невозможно.

По правительственной связи я нашел Ю. Андропова машине по дороге на работу. У меня не было никаких сомнений в том, что единственный человек, которого я дол жен информировать о смерти Брежнева, это Андропов, И не потому, что в партийной и государственной иерархии он занимал второе место, просто не было в моем представлении другого человека, который мог бы претендовать на место Генерального секретаря. Он должен был, отдав дань умершему, решать, что делать дальше.

Приехавший на дачу Андропов выглядел растерянным. Успокаивая жену Брежнева Викторию Петровну, почему-то спросил, не надо ли пригласить на дачу Черненко, на что та резонно ответила: зачем? Константин Устинович ей мужа не вернет, а она хотела бы побыть одна с близкими. Ю. Андропов засуетился, стал говорить, что надо подумать, как сообщить народу о случившейся для страны трагедии. Откровенно говоря, это меня покоробило, потому что все прекрасно видели, во что превратился Леонид Ильич, видели его недееспособность. Его уход из жизни не был для большинства ни неожиданностью, ни трагедией. Это была трагедия семьи, близких, его окружения, но не всего народа.

Ю. Андропов «вдруг», как будто придя в себя, заторопился, попрощался с Викторией Петровной и быстро уехал. Когда я его провожал, то увидел, что это был уже тот Андропов, которого я знал, — собранный, твердый видимо, принявший решение. На ходу, как будто разговаривая с самим собой, он сказал: «Надо срочно собирать пленум ЦК».

90

Мы вышли во двор дачи. Тусклое, серое ноябрьское утро соответствовало моему настроению. Кончилась эпоха Брежнева, полная противоречивых событий — успехов и разочарований, радостей побед и горечи поражений. Каждый будет оценивать ее по-своему, думал я. Лично для меня это время больших свершений, успехов и тяжелейшего труда, без выходных и отпусков, без счастья личной жизни, но с сознанием честно выполненного долга.

Мне было жаль Л. Брежнева, в целом доброго человека, который прожил сложную жизнь, в которой были и падения, но судьба вознесла его так высоко, как он и не мечтал. Я представлял, как обрушатся с течением времени насмешки и, обвинения, часто несправедливые, в его адрес в связи с последними годами его правления. Ах, если бы он ушел пятью годами раньше... История сохранила бы память о другом Л. Брежневе — дальновидном политике, сильном руководителе страны, много сделавшем для ее превращения в сверхдержаву. Но из песни слова не выкинешь. Что-то ждет нас с приходом к власти Ю. Андропова... А в том, что это произойдет, я не сомневался.

«Король умер, да здравствует король».

91

Несбывшиеся надежды

Народ безмолвствует

А.С. Пушкин

Власть, казалось бы, обычное, простое слово, одно из многих в русском языке. Но каким же оно может быть манящим и опьяняющим, если из-за него часто губят себя, а иногда, не задумываясь, и народы!

Около 25 лет я был невольным свидетелем борьбы за власть. За нее боролись Хрущев и Брежнев, Андропов и Черненко, Горбачев и Ельцин, да и другие, рангом пониже и менее удачливые политики. Иногда она приносила пользу стране и народу, а иногда, как в случае борьбы М. Горбачева и Б. Ельцина, — страдания, разруху, гибель великой державы.