Поднятые по тревоге

- Давайте, товарищи, посоветуемся, как поступить в создавшемся положении, - обратился я к Сухомлину и Сычеву. - С резервами у нас туго, а противник вот-вот начнет новое наступление. И самое неприятное состоит в том, что мы пока почти ничего не знаем о его намерениях.

Сухомлин и Сычев предложили сократить фронт армии на 10-15 километров за счет отвода войск в районе Тортолодо. По их расчетам, это позволило бы высвободить две-три дивизии для парирования ожидаемого удара.

Но я не мог согласиться с таким предложением. На мой взгляд, оно было неправильным, потому что потом пришлось бы с боем занимать оставленный рубеж. "К этому прибавлялись и соображения чисто морального характера: ленинградцы ждали от нас помощи, рассчитывали, что мы не только остановим врага, но и прорвем блокаду, а тут речь идет об отступлении.

- Нет, - сказал я, - такой вариант не подходит. Надо подготовиться к отражению удара, используя наши скудные резервы и войска, которые следует снять с волховского направления. Так будет вернее.

Тут же доложил командованию Ленинградского фронта свои соображения и добавил, что начальник штаба и член Военного совета имеют особое мнение.

Бригадный комиссар Сычев принялся излагать это мнение, но слушавший его А. А. Жданов перебил:

- Военный совет фронта утверждает решение командующего армией как единственно правильное в данной обстановке.

Итак, решение принято. Но для осуществления его не хватало точных сведений о противнике.

Нужно было добыть "языка", и я подумал, нельзя ли использовать для этого танки. Неподалеку от деревни Горка располагались части 21-й танковой дивизии. Приехал туда и приказал собрать командиров машин. Понимая, что захват пленного - дело трудное и рискованное и что справиться с ним может только очень смелый и инициативный танкист, я хотел, чтобы кто-нибудь из офицеров сам вызвался на это. Кратко обрисовав обстановку, спросил:

- Кто из вас добровольно пойдет в разведку в район совхоза "Красный Октябрь" и достанет пленного, лучше всего офицера?

Минуту длилось молчание. Танкисты поглядывали друг на друга, прикидывали, обдумывали. Все они были смелыми людьми, не раз участвовали в боях, и в том, что среди них найдутся добровольцы, сомневаться не приходилось.

Первым поднялся невысокий, коренастый младший лейтенант. У него были широкая грудь, крепкие руки. С хладнокровного, немного скуластого лица смотрели серые внимательные глаза.

- Если надо, товарищ командующий, так я пойду, - очень спокойно, без тени рисовки, как о чем-то совершенно обычном сказал он. - Привезу вам пленного.

Глядя на младшего лейтенанта, я почему-то сразу поверил: этот привезет. И не ошибся.

Узнав, что пленный взят, я опять поспешил к танкистам.

Меня провели в один из деревенских домов, у дверей которого стоял часовой. Посередине комнаты на табуретке сидел уже немолодой, заметно лысеющий обер-лейтенант с бледным, испуганным лицом. Увидев меня, немец попытался встать, но охнул и снова опустился на табуретку. Лицо его исказилось от боли.

- Пусть меня простит господин генерал, я не могу встать - у меня повреждены ноги, - проговорил немец и поспешно добавил: - Но у меня нет никаких претензий к вашим танкистам, они обращались со мной вполне вежливо.

Я прошел к столу, на котором лежали документы пленного и десятка два фотоснимков.

- Сообщите ему, что с ним будет разговаривать командующий армией, приказал я переводчику, а сам стал мельком рассматривать фотографии. Вот мужчина и женщина смущенно глядят прямо в объектив фотоаппарата. Вот группа детей играет у дома. А вот несколько молодых людей в гражданских костюмах с веселыми беспечными лицами дружно поднимают бокалы. На следующем снимке пожилая женщина с седыми волосами, в аккуратном переднике.

Чужая, незнакомая жизнь проходила у меня перед глазами. Люди растили детей, радовались своим маленьким радостям, жили своими надеждами, строили свои планы, пока не нагрянула коричневая чума фашизма, которая растлила души, ввергла миллионы немцев в кровавую бойню, сделала из них убийц, поджигателей и насильников.

Ребром ладони я отодвинул фотографии на край стола. Мне требовалось знать немедленно и точно, где противник готовит удар. Но если сразу, в лоб спросить об этом пленного, он может или соврать, или отговориться незнанием. И я решил попытаться сыграть на психологии пленного, видя, что он опасается за свою жизнь.

- Кому принадлежат эти фотографии? - спросил я.

- Это мои фотографии, - ответил пленный. - Здесь сняты мои родные и друзья.

- Переведите обер-лейтенанту, что по правилам все документы, письма и фотографии у военнопленных изымаются, - сказал я переводчику. - Но можно сделать некоторое исключение. Пусть он отберет снимки близких родственников и возьмет их себе.

Немец отлично понял меня. Он справедливо рассудил, что раз советский генерал разрешает ему сохранить некоторые фотографии, значит, расстреливать его не собирается. Страх исчез. Бледные щеки пленного порозовели, в глазах блеснула радость. Резкий переход от подавленного состояния к радостно-возбужденному почти всегда делает человека, особенно слабого духом, сговорчивым и откровенным. Я постарался этим воспользоваться и задал обер-лейтенанту интересующий меня вопрос:

- Где сосредоточиваются немецкие части, ушедшие из-под Волхова?

Обер-лейтенант ответил быстро, не задумываясь:

- Южнее поселка и станции Войбокало. - Он показал на развернутой мною карте район сосредоточения.

- Откуда вам это известно?

Пленный рассказал, что на днях командир полка собирал офицеров и проинформировал их о готовящемся наступлении на войбокальском направлении.

Это походило на правду, но полученные данные следовало еще проверить. Мы провели успешную авиационную разведку в районе южнее Войбокало - Большая Влоя - Тобино, и сведения, сообщенные пленным, подтвердились.

Через три дня противник начал наступление на важный населенный пункт Шум, где перекрещиваются шоссе на Ленинград и железнодорожная линия Мга - Волхов. Не считаясь с потерями, гитлеровцы ожесточенно рвались вперед.

Несмотря на ряд заблаговременно предпринятых мер, войска армии с трудом сдерживали натиск врага. Бои продолжались несколько дней с переменным успехом.

Против левофланговых соединений армии в районах Шум, Войбокало и Волхов вела наступление созданная 20 ноября группа "Бекман", которая имела в своем составе четыре пехотные дивизии и подразделения 8-й и 12-й танковых дивизий.

Дело усложнялось тем, что я не мог больше перебросить под Войбокало ни одного соединения. Три стрелковые дивизии, одна стрелковая и одна танковая бригады оборонялись на рубеже Липка - Лодва фронтом на запад, не допуская расширения синявинского выступа.

К этому времени у побережья Ладожского озера уже образовался лед и создалась опасность обхода правого фланга армии по льду и появления противника в армейском тылу и на коммуникациях. Пришлось установить особое наблюдение за состоянием льда и ежедневно производить разведку на глубину до 15 километров от берега Ладоги.

Правда, оборонявшиеся на восточной стороне синявинского выступа три пехотные дивизии 1-го немецкого корпуса большой активности не проявляли, но все же сковывали противостоящие им соединения 54-й армии.

За несколько дней ожесточенных боев на войбокальском направлении противнику удалось лишь незначительно продвинуться - до деревни Бор, в полутора километрах от железной дороги и шоссе. Выйти на рубеж железной дороги, а затем дальше к Кабоне, на побережье Ладожского озера, и тем самым отрезать правофланговые соединения армии гитлеровцы не сумели. Натиск их ослабевал. Пленные показывали, что в ротах осталось по 20-25 человек.

К 25 ноября наступление противника вовсе прекратилось, фронт стабилизировался в 6 километрах к югу, юго-востоку от Волхова и непосредственно у станции Войбокало.

К этому времени уже начало развиваться наше контрнаступление под Тихвином. Ставка Верховного Главнокомандования, используя охватывающее положение наших войск и несколько изменившееся в нашу пользу соотношение сил, приняла решение нанести ряд ударов по сходящимся направлениям на Кириши, Грузине. Главный удар из района Тихвина на Будогощь - Грузино наносила 4-я армия, которой командовал генерал К. А. Мерецков.