Нюрнбергский эпилог

Исполнение приговора было осуществлено в ночь на 16 октября 1946 года. При этом присутствовали представители от каждой из четырех держав. Пресса была представлена всего восемью лицами — по два от СССР, США, Англии и Франции. Киносъемка и фотографирование во время исполнения приговора запрещались.

Из советских журналистов у эшафота находились корреспондент ТАСС Борис Владимирович Афанасьев, проделавший большую работу по освещению в нашей печати Нюрнбергского процесса, и фронтовой фотокорреспондент Виктор Антонович Темин.

Судьба свела меня с Борисом Владимировичем тотчас после свершения казни, и мы проговорили почти до рассвета. Под свежим впечатлением он рассказал мне массу небезынтересных деталей.

Ровно в 20 часов журналисты прибыли в здание суда и были размещены изолированно в тех комнатах, где обычно происходили переговоры подсудимых со своими адвокатами и в которых затем осужденные имели последнее свидание с родными. Со всех журналистов было взято обязательство — не покидать отведенных им помещений и ни с кем не общаться до окончания казни. Затем полковник Эндрюс пригласил их осмотреть тюрьму, но просил соблюдать при этом абсолютную тишину.

По узкой железной лестнице все спустились вниз. В тюремном коридоре — полумрак. Лишь у одиннадцати дверей горят яркие электрические лампы, и свет от них отбрасывается рефлекторами внутрь камер. Это — камеры приговоренных к смертной казни. Солдаты охраны неотступно следят за поведением осужденных.

Журналисты подходят к каждой из камер и поочередно заглядывают в «глазок».

Первая камера Кейтеля. Он спокойно и заботливо прибирает свою койку. Разглаживает складки на одеяле.

Риббентроп, хорошо освещенный электрической лампой, разговаривает с пастором.

Иодль сидит за столом спиной к двери и что-то пишет. На столе перед ним — много каких-то бумаг и книги.

Геринг, кажется, спит. Фрик, укрывшись одеялом, читает. Кальтенбруннер тоже занят чтением. Штрейхер спит. Заукель нервно прохаживается по своей камере. Франк, сидя у стола, курит сигару. Розенберг спит. Зейсс-Инкварт спокойно готовится ко сну — умывается и чистит зубы.

В 21 час 30 минут раздается легкий звон гонга — сигнал официального отхода ко сну. Погасли последние лампы в камерах. Стало совсем темно.

Полковник Эндрюс повел журналистов через тюремный двор к небольшому каменному зданию в глубине сада, где должна совершаться казнь. Там подготовлены три эшафота, выкрашенных в темно-зеленый цвет. Двенадцать ступенек ведут наверх. Оттуда с чугунных блоков спускаются толстые веревки. У двух виселиц лежат какие-то ремни и черные колпаки, которые в последнюю минуту будут наброшены на головы казнимых. У третьей ничего этого нет. Полковник Эндрюс поясняет, что она «резервная».

К 23 часам журналистов вернули в отведенные им комнаты и предложили ждать. Ожидание длилось почти два часа. Только в 0 часов 55 минут они заняли свои места на расстоянии трех-четырех метров от эшафота.

Первым привели для исполнения приговора Риббентропа. Он был в состоянии полной прострации, с трудом произнес свое имя. Пастор прочитал краткую молитву, и тут же последовала казнь.

Сержант Вудд делал свое дело с поразительной четкостью, и в течение полутора часов покончил со всеми приговоренными к смерти главными нацистскими военными преступниками. Затем тела казненных были перевезены в Мюнхен, сожжены там в крематории, и прах их развеян по воздуху. А осужденные Международным военным трибуналом к длительному лишению свободы Рудольф Гесс, Вальтер Функ, Карл Дениц, Эрих Редер, Бальдур фон Ширах, Альберт Шпеер и Константин фон Нейрат проследовали в Шпандау.

Мрачная крепостная тюрьма Шпандау, рассчитанная по своим размерам на многие сотни людей, стала местом заключения семи главных нацистских военных преступников. Там была установлена четырехсторонняя администрация, поочередно каждый месяц сменяется караул — советский, американский, английский, французский.

С самого начала каждому осужденному был присвоен свой номер. Рудольф Гесс стал номером седьмым, а Бальдур фон Ширах — первым. Гесса это очень огорчило. Так же, как Геринг на скамье подсудимых, он пытался играть роль фюрера в тюрьме. И вдруг такая несправедливость: ему — заместителю Гитлера по руководству нацистской партией — присвоили последний номер!

Я уже писал о том, что во время процесса Гесс не раз уводился со скамьи подсудимых из-за приступа болезни. Говорили, что у него рак желудка. И не скрою, наблюдая за ним в те минуты, когда он начинал корчиться от боли, я вовсе не был уверен, что это симуляция. Рак — страшная болезнь, не знающая ни географических, ни политических границ, а признающая лишь границы времени. Но вот прошел весь процесс, истекает второй десяток лет пребывания в тюрьме Шпандау, а Гесс все жив. Только после того как ему нанесли столь тяжкое оскорбление, присвоив седьмой номер, господин рейхсминистр почувствовал себя несколько хуже, чаще стал жаловаться на боли в желудке. Врачи делают ему впрыскивание. Гесс уверен, что они вводят морфий, хотя в действительности шприц наполняется обыкновенной стерильной водой. После каждой такой процедуры больной быстро засыпает.

Гитлеровских преступников, заключенных в тюрьму, не оставили без внимания их зарубежные друзья. Как сообщает в своей книге «Семеро в Шпандау» Джек Фишмэн, узники этой тюрьмы только в течение того месяца, когда охрану несут советские власти, лишены возможности вредить миру, заниматься политическими диверсиями. Фишмэн рассказывает о многочисленных их попытках возродить и активизировать в Германии неонацизм, воспроизводит, в частности, содержание письма, посланного из тюрьмы Деницем. Адресовано оно было жене, но предназначалось фактически единомышленникам гросс-адмирала в Бонне и подсказывало последним, как следует проводить ремилитаризацию страны.

Для диверсионно-пропагандистской деятельности заключенных под стражу приспешников Гитлера, а равно и для их реабилитации охотно предоставил свои страницы английский журнал «Нью Стейтсмен энд нейшн». В Англии нашлись сердобольные леди и джентльмены, которые стали засыпать журнал письмами с выражением своего участия в судьбе «узников Шпандау». В свое время одна такая леди, постеснявшись все-таки назваться, обратилась с открытым письмом к жене Нейрата, призналась публично в большой своей симпатии к ее мужу и оповестила мир, что английское правительство желает видеть его освобожденным как можно скорее. В другом, подобного рода, письме, адресованном жене Деница (того самого Деница, который в течение всей войны был озабочен лишь тем, чтобы побольше потопить английских моряков, и немало преуспел в этом) безапелляционно утверждалось: «Ваш муж является одной из жертв современной неблагоприятной политической ситуации». И для того чтобы уже совсем стало ясно кредо этого журнала, взявшего на себя роль адвоката нацизма, сошлюсь здесь еще на одно из опубликованных им писем. В нем высказываются такие совершенно недвусмысленные требования: «Концепция германских военных преступлений должна быть изъята из исторических архивов. С тех пор как большевизм признается врагом западной цивилизации, с германской армии должно быть снято пятно, наложенное на ее честь...»