В эфире 'Северок'

- Да, ребята были что надо! Герои были! Ну ты не убивайся шибко, Саша. Ничего не поделаешь.

- Пришел я вас просить, - сказал Иванов после минутного молчания, послать нас на задание. Хотим отомстить фашистам за гибель наших друзей. Все подрывные группы отправились на диверсии, а нас обошли. Обидно ведь! Не будет нам покоя, пока не рассчитаемся за ребят. Товарищ капитан, пожалуйста...

- Нет, Саша, не могу. После того, что мы оставили вас на верную смерть, - прикрывать наш отход, и сразу же послать на задание? Нет, не проси, Саша, не могу. Отдыхайте.

Иванов вдруг вскочил, выпрямился:

- Мы готовы на любое задание!

Глаза Куракова заблестели.

- Я знаю, что парашютисты - народ горячий и что героизма им не занимать, - тихо сказал он. - Но сгоряча можно глупостей натворить, людей погубить. Так что поостыньте и тогда пойдете. Договорились?

- Пока не отомстим фашистам за ребят, не остынем, - решительно заявил Иванов. - Все наши парашютисты дали клятву. И мы ее сдержим.

Кураков едва заметно улыбнулся, кивнул в нашу сторону:

- И радисты поклялись?

- Да, все, и радисты тоже.

- Ну хорошо: я вижу, тебя не отговоришь... Идите. Горячки только не порите! Действуй разумно. Людей береги. Хотя и говорят, что война милости не знает, что она через трупы шагает, но ты все-таки побереги людей. Да, с начштаба согласуй район действия...

- Есть! Разрешите идти?

Кураков обнял Сашу, поцеловал, пожелал удачи. Тот вскочил в наш шалаш, обхватил меня и радостно крикнул:

- Все, договорился! Отпустил! Идем!

- Я рад за тебя. Но будьте осторожны. Ни пуха...

- К черту! К черту! К самому большому черту! - и Саша рванулся к своим парашютистам.

А я стоял и думал: вот он каков, ленинградский металлист, десантник, комсомолец Александр Иванович Иванов! Неудержим...

22

В штабном шалаше сидело четверо: радистка Оля Громова, командир партизанского района капитан Кура-ков, старший лейтенант Колодяжный и я шло последнее напутствие перед отправкой в глубинку Громовой.

Разговор был долгий и подробный. Колодяжный растолковывал радистке суть задания, предупреждал девушку о грозящих опасностях, давал советы, как уберечься от провала, что делать в критических ситуациях, как вести себя в той или иной обстановке... Емельян Павлович то и дело покручивал свои пушистые усы, поблескивал светло-карими глазами и повторял:

- Запомните, Оля, от вашей разведки и от вашей работы будут зависеть успехи наших войск на фронте. Чем ценнее разведданные станете давать, тем быстрее придет победа... Думаю, вы меня поняли, Оля?

- Так точно, товарищ старший лейтенант! Все поняла, - бодро отвечала Громова.

- Что же, тогда до встречи! - И Колодяжный улыбнулся в усы.

* * *

Громову для работы в глубинке поведут Елена Бодриченко и Марина Игнатьева. В деревне Лазаревке Советского района Крымской области проживала мать Лены. Немцев там не было, иногда только налетали, и девушки поэтому смогут спокойно передавать по рации штабу фронта сведения о противнике, которые будут добывать с помощью подпольщиков, находящихся в Ичках (ныне Советское). Немцы в то время активизировались: спешно перебрасывали по железной дороге в Керчь технику и живую силу.

* * *

До Лазаревки девушки дошли за четверо суток, и никто их не обнаружил. Брели только ночью, обходя встречные деревни. Днем же прятались в лесопосадках или окопах, а то и в зарослях бурьяна.

И вот они у дома Лены. Она постучала в стекло, тихонько позвала мать. Загремел засов, и все вошли.

- Ой, доченька, - всплеснула руками мать Лены и бросилась обнимать девушку, целовать. - Жива, родная! А тут уже наговорили, что нету тебя... Ласточка ты моя ненаглядная!

- Жива, мамочка, жива, - только и приговаривала Лена.

Оля с Мариной молча наблюдали за трогательной встречей. На глазах у них были слезы.

- Мама, знакомься - мои подруги, они из Севастополя, - сказала Лена. Это Оля, а это Марина. Домой идут, на Украину...

Мать усадила девушек к столу и шепнула на ухо дочери:

- Из Судака приезжал какой-то тип - вроде знает тебя - и пустил слух, что ты партизанка. Рыжий такой, невзрачный на вид...

Лену в Судаке многие хорошо знали из-за ее активной работы по подготовке молодежи к санитарной обороне: она в то время была секретарем первичной организации РОККа. Но кто же этот рыжий и невзрачный, как сказала мать?

В назначенное время Оля развернула в каморке радию, надела наушники, включилась на прием и стала с замиранием сердца ловить в эфире свои позывные. Радиостанция штаба фронта молчала. Тогда Оля переключилась на передачу и отстукала позывную Большой земли. Услышали. Обещали следить. Оля снова переключилась на прием и среди множества морзянок услышала наконец свою позывную.

Лицо девушки расплылось в улыбке. Она обхватила Лену и начала чмокать в щеки, в лоб, потом Марину, тихонько приговаривая:

- Девчонки! С нами говорит Большая земля! Вы понимаете? - Оля снова припала к рации.

Оператор штаба фронта ответил, что слышит на пять баллов, и попросил передавать, что имеется. Лена подсвечивала карманным фонариком, а Оля, развернув лист бумаги, стала передавать свою первую радиограмму, в которой сообщила о прибытии на место и начале работы. В эфир полетели цифры.

Вот радиограмма передана, связь закончена. Оля сняла наушники, уложила их в ранец вместе с антенной, противовесом и сказала радостно девушкам:

- Свершилось: мы послали свою первую радиограмму. Теперь нам нужны сведения о противнике. Понимаете? Сведения!

- Будут, Олечка, будут, - весело пообещала Лена. - Обязательно будут!

* * *

На третий день, перед вечером, в дом Бодриченко пришли полицейские со старостой и предупредили девушек, чтобы они до утра никуда не уходили, иначе родные и близкие Лены будут расстреляны.

Что делать? Бежать нельзя - погибнут люди. И девушки, еще раз договорившись, что Оля с Мариной пробираются домой, на Украину, тщательно спрятали рацию и всю документацию. Самое главное, думала Оля, чтобы никаких улик не было.

Но кто же все-таки мог донести в полицию о возвращении домой Лены с подругами? Как ни гадали, ответа так и не нашли. Кто-то подлый все-таки имелся в деревне...

Пошла томительная бессонная ночь. Как же долго она длилась!

Рано утром девушек под конвоем полицейских отвезли в районную полицию. Начались допросы. Подруги твердили одно: идут домой. И тут к Лене подошел рыжий, плюгавый, большеротый мужчина, заглянул ей в глаза, ехидно ухмыляясь, спросил:

- Что, дорогуша, не узнаешь?

Он повернулся к старшему полицейскому, услужливо поклонился:

- Это та самая, о которой я говорил. Елена Михайловна Бодриченко. И эти девки тоже партизанки.

- Дяденька, ну какие мы партизанки? - ринулась к рыжему Марина. - Идем домой, на Украину. Зашли вот к подруге... Учились мы вместе с техникуме.

- Замолчать! - прикрикнул на нее старший полицейский.

"Так вот кто донес в полицию", - сообразила Лена. И вспомнила теперь этого типа. Он. был в партизанах и в первом же бою сдался в плен. "Продажная ты сволочь!" - чуть было не закричала девушка.

Их, всех троих, отправили в джанкойский участок гестапо. Но, как ни пытали там, добиться фашистам ничего не удалось.

Из Джанкоя Олю, Лену и Марину перебросили в Симферопольскую тюрьму, которая была переполнена арестованными. Здесь девушки познакомились с партизанками Аджимушкайских каменоломен Асей Менжулиной и Лидой Химцевой и задумали вместе бежать. Но осуществить этот план не удалось. О готовящемся побеге стало известно гестапо, и девушек, жестоко избитых, стали морить голодом, бросив в одиночные камеры.

Но и голод их не сломил. Снова начались допросы, пытки. Подруги молча переносили истязания. Они не выдали ни друг друга, ни партизан, ни их семьи, ни подпольщиков.

А потом закружило девушек по тюрьмам, концлагерям... Злая судьба занесла их в лагерь для военнопленных в польском городе Седльце. Сыпной тиф косил узников. Задела своим черным крылом эта болезнь и партизанок. Но помощь врачей-патриотов и большая сила воли вырвали их из когтей смерти.