На службе народу

К нам профессура относилась сначала довольно снисходительно. В 1918/19 учебном году существовали только две оценки на зачетах: "удовлетворительно" и "неудовлетворительно", причем я не помню, чтобы "неуды" бывали часто. Как правило, все получали удовлетворительные оценки. И тем не менее отдельные слушатели не смогли учиться в академии и бросили ее. Правда, каждый последующий набор был сильнее предыдущего. Рос уровень подготовки будущих красных офицеров Генштаба, росли и требования к ним. А некоторые слушатели оставили академию только потому, что не выдержали холодного скептицизма и несколько иронического отношения к ним со стороны профессуры, а также возненавидели медленно изживавшуюся преподавателями схоластику в обучении или сочли, что они и без того сумеют принести пользу истекавшей кровью Советской России. Среди последних были и настоящие самородки, например Василий Иванович Чапаев, не окончивший первого курса.

Мне шел в то время 22-й год. Большинству же слушателей было лет по 25 30. Многие служили еще в старой армии, в том числе офицеры, считавшие военное дело своей профессией на всю жизнь и желавшие получить как можно более прочные познания. Это порождало энтузиазм в отношении к занятиям, в тех трудных условиях совершенно необходимый. В политическом отношении слушатели были весьма сознательными людьми. Коммунистов насчитывалось с самого начала не менее трех четвертей коллектива, а в дальнейшем их число все время росло.

Однако я хорошо помню, что в нашем наборе имелись также левые эсеры и эсеры-максималисты, а примерно каждый шестой являлся беспартийным. Поступать в академию приехало человек 500. Приняты были приблизительно каждые два из пяти. В феврале 1919 года создали еще одно учебное отделение и набрали дополнительно человек полтораста. Они окончили обучение позже нас. В 1919/20 учебном году порядок набора повторился. Человек 250 составили старший курс, обучавшийся с осени до весны, а с зимы до лета занимался младший курс. В 1920/21 учебном году кроме "старших" (с опытом гражданской войны) и "младших" (не имевших опыта) появился третий параллельный курс. Таким образом, год от году академия росла.

Современный офицер, знакомый с постановкой дела в теперешних военных академиях и в училищах, вряд ли сумеет в полной мере представить себе, как мы тогда учились. Даже самое детальное описание не передаст всех черт тогдашней учебной жизни в ее неповторимом и суровом своеобразии. Это касается, впрочем, не только академии. Когда приехали кандидаты в слушатели, а потом остались на учебу уже просто слушатели, понадобилось общежитие. Нас устроили в доме неподалеку от храма Христа-Спасителя. Мы не раз видели толпы верующих, направлявшихся в храм по православным праздникам. Замечая, как они стучали зубами в морозные дни, мы машинально оглядывались в своих комнатах, соображая, что бы такое можно было еще бросить в печку, но ничего не находили. Стояли одни кровати, а другой мебели почти не было. Поэтому мы охотно ходили на разгрузку дров, так как знали, что вернемся с поленьями под мышкой. Вообще же все дневные часы, кроме обеденных, мы тратили на учебу.

Что касается обеда, то он по тому времени считался роскошным. Нам выдавали на день два фунта хлеба, несколько золотников сахару, пшенную кашу и воблу. Два-три раза в неделю ели мы даже мясо, чаще всего конину.

В аудиториях мест не хватало. Поэтому слушатели торопились занять себе на скамье место. Порой в одном углу комнаты чертили рельефы, в другом анализировали схему битвы при Бородино, в третьем изучали факультативно немецкий язык, а в четвертом заседавшая там хозяйственная комиссия решала, стоит ли давать в общежитие слушателю тумбочку. В этих аудиториях мы ежедневно слушали по четыре лекции и проводили еще по два практических занятия. После того как на черном рынке предприимчивый завхоз купил гимназические учебные пособия, дело пошло лучше.

Библиотекой мы располагали немалой. Только пользы от нее было немного. Бывшее достояние Охотничьего клуба, она щедро дарила читателю сведения об отличии пуделей от борзых или о методике ловли рыбы на удочку по способу Аксакова. Когда же появлялись привезенные от букинистов книги по военному делу, их следовало записывать на свое имя как можно скорее, потому что увидеть их снова уже никому не удавалось: большинству слушателей был чужд "буржуазный предрассудок" возвращать книги в библиотеку. Надеяться на одни записи лекций было нельзя. В аудиториях зимой стоял порою такой холод, что даже в варежках записывать было трудно. Некоторых выручала хорошая память. И все же мы обрадовались, когда заработала академическая типография и мы получили на руки программу курса и литографированные наставления по тактике, топографии и военно-административному делу.

Сначала я учился в академии с ноября 1918 по май 1919 года. В то время руководство академии частенько посылало людей в канцелярии разных управлений и ведомств и всеми правдами и неправдами добывало подручные средства для ведения занятий: карандаши, циркули, карты, бумагу. Макеты изготовляли в мастерских, нередко при прямом участии слушателей, среди которых было много бывших рабочих, мастеров на все руки. Писали на оберточной бумаге, на обоях или между строчками на страницах старых книг. Возьмешь, бывало, такую запись. Перед тобой лежит гимназическая хрестоматия, и ты читаешь стихотворение Фета:

Бледен лик твой, бледен, дева! Средь упругих волн напева Я люблю твой бледный лик. Под окном, на всем просторе, Только море, только в море Волн кочующий родник.

На четных страницах книги между печатными строчками записана лекция о битве Ганнибала и римлян при Каннах. На нечетных страницах - лекция о материальном обеспечении современной дивизии в наступлении. Начальство торопилось, фронты требовали командиров, учебный план был жестким, и мы проходили сразу военные дисциплины в объеме программы юнкерских училищ и высший курс военных наук для слушателей академий, причем как бы нескольких: Генерального штаба, общевойсковой, артиллерийской и т. д. Четкое разделение по специальностям было проведено гораздо позднее, хотя и вначале отдельные группы слушателей комплектовались с разными военно-целевыми установками.

Весной начинались занятия в поле, на Ходынке. Мы не ограничивались аудиторным разбором схем, нарисованных мелом на доске. Лекции по общей тактике заняли в поле что-то около двух недель. Несколько дней уделили разведке и глазомерной съемке местности (для инструментальной не имелось пособий).

Уже в апреле 1919 года 20 человек отбыло на Восточный фронт. Нас известили также, что в самое ближайшее время человек 30 будет направлено на Южный фронт. Посылали в соединения и части (реже - в подразделения) с довольно высокими назначениями, но, когда те, кто уцелел, снова встретились осенью 1919 года, выяснилось, что почти никто не получил на месте повышения, а большинство потом попало на более низкую должность либо испытало бесконечные перемещения с одной должности на другую. Я (читатель, возможно, заметил) попал в ряды благополучного меньшинства.

Тяжелые условия учебы и работы закаляли крепких духом. Уже первый и второй выпуски дали ряд высококвалифицированных командиров, прославившихся еще в то время. Упомяну о таких известных военачальниках, как Павел Дыбенко, Иван Федько, Василий Соколовский, Борис Фельдман, Иван Тюленев, Семен Урицкий, Леонид Петровский. Немало толковых специалистов выпустил и так называемый восточный отдел, учрежденный в 1920 году. Им руководил лично А. Е. Снесарев, вообще сыгравший огромную роль в развитии советского востоковедения, не только военного, но и как отрасли исторической науки. Правда, слушателей из этого отдела я знал хуже, так как они поступили в академию на два года позже меня и еще вследствие некоторой их обособленности: изучая дополнительные дисциплины (специальную географию стран Азии и восточные языки), они имели особую сетку учебных часов, не совпадавшую с нашей. Восточники очень гордились своей профессией. Одни из них занимались арабским языком, другие - турецким, третьи - персидским, четвертые - китайским, пятые - японским. Ряд выпускников этого отдела работали в дальнейшем советскими военными советниками в Китае. Они были приглашены туда Сунь Ятсеном.