Жизнь и приключения Андрея Болотова. Описанные самим им для своих потомков

В таковых-то и подобных сему размышлениях препроводил я все то время, покуда шел на свою квартиру, и досада моя на самого себя была так велика, что я руки себе ел и бранил себя всякими браньми. Но переменить того было уже не можно и я заверное считал, что меня отпустят, то пришедши домой, велел я слугам своим собираться и готовиться к походу. Оба они, услышавши сие, взгоревались и перетревожились еще более, нежели я. "Эх, барин! говорил мне старший из них, как вы это не могли от похода отбиться? Что за утеха иттить в поход и, таскаясь, терпеть нужду? Дело бы право и без нас там обошлось, а вам благо есть случаи, вы бы попросили-таки о том генерала, может бы вас и неотпустили".

Слова сии еще пуще меня смутили. Я чувствовал, что он говорил дело и досадовал, что мне сего не пришло прежде в голову. Но как тогда помышлять о том уже поздно и неприлично было, поелику я сам согласие свое к походу объявил, то закусив себе губы, я уже молчал и в досаде только шагал взад и вперед по горнице. Слуга, видя мое смущение, подступил опять с своими советами: "Право, сударь, подумайте-ка, сказал он мне, нельзя ли как-нибудь отбиться? Видите ныне какие опасности. Волён Бог и с их походами и совсем! Как бы здесь на одном месте, так бы здоровее и лучше было". — Эх, молчи! — закричал я на него, и не докучай мне более, мне и без тебя грустно, а делай, что велят. — "Изволь, сударь, сказал он, за нами дело не станет, мы скоро соберемся, но не тужить бы вам самим о том после, — хорошее место скоро потерять, но не скоро опять найттить можно!" Проворчав сие сквозь зубы, пошел он от меня начинать свое дело; ибо как полку назначено было через двои сутки отправиться и выступить из Кёнигсберга, то надлежало поспешать приуготовлениями к отъезду.

Совсем тем последние его слова впечатлелись глубоко в мои мысли и подали мне повод к новым мыслям и рассуждениям. "А, что? говорил я сам себе, не испытать ли мне в самом деле как-нибудь искусственно от сего похода отделаться? Полковнику хотя я и дал слово, но нельзя ли как-нибудь спроворить, чтоб меня от генерала неотпустили?…" Мысли о сем занимали меня не только во весь тот вечер, но и во всю почти ночь. Я так в размышления о том углубился, что самый сон казался от меня убежавшим и я почти во всю ночь не спал, а ворочался только с боку на бок. С мыслями моими встречались разные способы и средства. Я рассматривал их вдоль и поперёк, но все казались мне не весьма способными. Самого генерала просить о том казалось мне дурно и неприлично; на иного никого не мог я надеяться, а о полковнике и помышлять было неможно. Старинное мое правило, чтоб никуда охотою не набиваться и ни от чего не отбиваться, пришло мне также на память. Неизвестность, где можно найтить и где потерять, смущала меня не менее как и все выгоды, ожидаемые от того, если я останусь. "Хорошо! думал я сам себе, конечно б хорошо было, если б я остался, но почему знать, не послужит ли мне то во вред, если я от полку отстану? Да и здесь, наверно ли я знаю, что мне завсегда хорошо будет. Не может ли и здесь со мною что-нибудь неприятное случиться?" "Дело иное, думал я далее, если бы пришло все само собою. Дело иное, если б без всякого моего старания, я как-нибудь здесь оставлен был! Ну! если б самому генералу вздумалось меня не отпустить и полковнику отказать в просьбе".

Мысль сия была для меня прелестна однако я не смел никак надеждою сею ласкаться. Обстоятельство, что дел у меня тогда так мало было, что и в целую неделю не доставалось мне почти одной страницы переводить и что в канцелярии почти можно было без меня обойтиться, недозволяло мне питать в себе сию надежду. "Такая беда, говорил я, на ту беду и переводов нет, хотя бы они уже мне помогли. В иное время их с три пропасти и я им уже не рад, а теперь и им бы я уже рад был, хоть бы их втрое больше было. Какая нужда, быть бы уже так, хоть потрудиться"!..

В сих и подобных тому размышлениях препроводил я большую часть ночи, но остался наконец все еще в нерешимости, что делать. Но наконец вспомнив старинную пословицу, что утро вечера мудренее, и решившись положиться на власть божескую и ожидать всего от самого его Промысла, уснул я и препроводил остальную часть ночи в спокойном сне.

Поутру, одевшись и подтвердив людям о поспешении сборами и поправлением нашей повозки, пошел я в канцелярию ожидать решения моей судьбы, ибо не сомневался, что полковник мой в тот день будет у генерала и что речь действительно и до меня коснется. Вышеупомянутые мысли и беспокойство духа так состояние мое расстроили, что я походил в сие утро более на больного нежели на здорового, и сие было так приметно, что по приходе моем в канцелярию все меня стали спрашивать, не занемог ли я и не сделалось ли чего со мною? "Нет, ответствовал я, ничего!" и спешил сесть на свое место.

Тут не успел я товарищам своим, немцам, сказать: "Ну, прощайте любезные друзья мои! завтра, или после завтра, пойдет наш полк в поход, и я с ним вместе" — как вошел ко мне с великою поспешностью наш главный секретарь и, подавая мне претолстую тетрадь, сказал: "На-ка, брат, вот теперь-то потрудись! да смотри же поскорей как можно. Быть так, хоть ночку посиди; нам отправлять это с курьером в армию, и это наряд подвод с провиантом и маршруты, так не сделать бы остановки!" — Э, э, э! сказал я, увидев сию громаду, — да этого, батюшка, и в трои сутки не переведешь; а сверх того, я истинно не знаю, когда мне успевать будет дело это делать: полк наш идет послезавтра отсюда и мне велено собираться вместе с ним в поход. "Да кто это тебе приказал?" спросил удивившись секретарь. — Полковник наш, сказал я: — присылал вчера нарочного за мною и изволил мне приказывать. — "Кто это? подхватил он, князь Долгоруков? Ха, ха, ха! Князь Долгоруков! Враньё, сударь! Статочное ли это дело? Отпустим ли мы тебя! Да как нам без тебя быть? Мы рады, что нашли такого человека, г. полковник изволит умничать! Смотри, пожалуй! великой он господин, как ему у нас взять". — Да он хотел просить о том сегодня генерала, сказал я. — "Да хоть распросись себе и хоть тресни, так этому не бывать; не только он, но хотя бы и сам Фермор стал, так мы не посмотрим. Я теперь же пойду и доложу о том генералу, а вы и не помышляйте о том, а начинайте-ка скорее переводить." — Хорошо сударь! сказал я. А я было велел уже и собираться в поход. — "Пустое, сударь, подхватил он: пошлите сказать; но, постой, я пошлю сам. Вестовой! побегай скорей на квартиру Андрея Тимофеевича, и скажи людям его, чтоб они не заботились и в поход не собирались".

Сказав сие, ушел он в судейскую и оставил меня в таком состоянии, которое я вам никак изобразить не могу. Стечение столь многих и неожидаемых совсем обстоятельств и удивило и обрадовало меня до чрезвычайности. Сердце мое вспрыгалось от радости и удовольствия, и я не знал верить ли мне своим глазам и слуху и отваживаться ли ласкаться надеждою, что секретарь то исполнит действительно, о чем говорил он с толикою достоверностью. Пуще всего радовался я тому, что дело пошло без всякого с моей стороны содействия, и взяло нечаянно такой оборот, что мне не было нужды никого просить и самому того добиваться.

Никогда еще с такой охотой не начинал я своих переводов, как в сей раз. Желание мое остаться в Кёнигсберге было так велико, что если б было их втрое больше, так бы я не охнул и готов был бы не только одну, но хотя б и целые три ночи просидеть и потрудиться, только б помогло мне сие сиденье; но, по особливому счастью, и перевод тогдашний был мне так легок, что я не писал, а летел переводя оный.

Между тем, как я таким образом сидел и в деле своем упражнялся, секретарь наш действительно пошел к генералу и насказал ему столь много о необходимой во мне надобности и о хотении полковшика взять меня в полк, что генерал даже рассердился на нашего полковника, за его предварительное мне приказание, и положил не отменно меня при себе удержать и на своем поставить. Все сие случилось весьма кстати, ибо не успел секретарь наш от него выттить, как приехал к нему и наш полковник. Он начал тотчас ему обо мне представлять; но как генерал наш был уже предварен, то не дал он ему и слова вымолвить, а наотрез отказал, и, не удовольствуясь еще и тем, послал тотчас за мною и велел к себе приттить. Я ничего о том не знал и не ведал, но, догадываясь, зачем меня спрашивают и находясь между страхом и надеждою, пошел к нему с трепещущим сердцем.