Дневники Фаулз

«Реквием» Бриттена. Величайшее свершение в британском искусстве с 1922 года. (Когда вышли «Бесплодная земля» и «Улисс».)

Все, что сегодня налицо, — выжившее. (То, что не выживает, не имеет голоса. Я имею в виду: мир, в котором мы обитаем, — по большей части выживший мир и все наше искусство сотворено выжившими.)

3 июня

Впервые после 1955 года перечитываю «Остров и Грецию» [687]. Ужасно, по большей части. Резонерство, беллетристичность, дикие несообразности в том, что касается вымысла и диалога. Неудача, во-первых, потому что это ни рыба ни мясо (и не Фаулз): переходы от путевых заметок к вымыслу смехотворно неуклюжи; во-вторых, это была попытка уместить все на свете в маленькую сумочку Во многом я долгое время жил впечатлениями этих двух лет (отнюдь не чувством собственного успеха; я имею в виду совсем другое): просто это была необыкновенно обильная пища. До сих пор не переварил ее до конца. Смешно было даже пытаться сделать это так быстро.

11 июня

Фрэнсис Бэкон в галерее Тейт. Любопытный пример озарения, видения мира, побеждающего все вокруг. По всем живописным меркам он далеко не лучший из живописцев; это очевидно. В нем нет ничего изящного. Чувствуешь, как он царапает и мажет, вонзается кистью и режет, пока чего-то не добьется; и, похоже, правда, что он многое уничтожает. Осечек на его пути, должно быть, немало. Чего у него не отнимешь, так это блестящего умения опускать ненужное и выбирать центр (опорную точку) картины. Его «видение» — страх перед человечеством и человеческой плотью. Пустота человека; низменность человека; низменность плоти. Двое нагих мужчин, насмерть схватившихся на постели; распятие человеческой туши. Думаю, если его манера не изменится, репутация поблекнет. В его взгляде на мир слишком много экспрессионистски-декадентского (Германия 1930-х годов). Добровольное тяготение к извращенному; взрезанное чрево. Я хочу сказать, он не творец, а очевидец. Гойя, не создавший ничего другого, кроме офортов.

19 июня

Майкл Шаррокс. Мальчики в его начальной школе (Крайст-черч-Хилл) разделились на две соперничающие группы. И все свободное время дерутся друг с другом.

— Вы разве не играете?

— Мы деремся. Играют только девчонки.

Любого, кто отказывается влиться в ту или иную группу, постоянно задирают и избивают. Майклу ни та ни другая группа не нравится, но он думает, что, может быть, вступит в какую-нибудь — «на пару дней». К вопросу о природе микрокосма!

«Любовь… любовь?» Стэна Барстоу. «Как Золя», — гласит аннотация на обложке. Но все эти романы о провинции на самом деле — полная противоположность Золя во всем, кроме реалистических деталей. Золя бесстрастен, его персонажей мы видим, а не чувствуем. Барстоу — сентименталист; иными словами, он, подобно Силлитоу и Брейну, рисует героя, который, при всех своих недостатках, может нравиться. Мне не слишком импонирует эта типично современная особенность — своего рода роман между автором и персонажем (в ней есть нечто нарциссическое); но уж Золя наверняка был бы последним, кто одобрил бы такое положение дел.

3 июля

Уик-энд провели с Поджем в Оксфорде. Эйлин отбыла с четой Толкиенов во Францию. Когда мы приехали, Подж повел нас в претенциозный итальянский ресторан с до смешного высокими ценами и плохой кухней. Зашли в Музей Ашмола. Прекрасные, будоражащие воображение полотна Палмера. Затем, в субботу пополудни, поплыли в «Викторию» [688] с подругой Поджа, миловидной, чуть-чуть эмоциональной женщиной за тридцать. Как и все жители Оксфорда, она чересчур нервная. Пробуешь оценить их по их собственным меркам — чувствуешь себя бесчувственным, толстокожим, а стоит трезво посмотреть на них — увидишь бумажных бабочек, этаких хрупких морских ежей. Красивых, но неживых. Потом мы отправились в Гарсингтон — повидаться с Элизабет [689] и Хейро Ходсоном, пишущим для «Обсервер». Они обитают в коттедже, бывшей пристройке к дому леди Оттолайн Моррелл, через аллею. Пока словоохотливая Э. Мейвор распиналась по части «леди Отти», мне вспомнился Лоуренс и то отвращение, которое он питал к Оксбриджу. А потом, говоря о книге, она вдруг обронила:

— Если написано занимательно, чего еще желать, не правда ли?

В этом-то вся их суть. Занимательность — вот их критерий. Их отличает обостренная мелочная ненависть к чему бы то ни было серьезному — при том, что они любят дать понять собеседнику, что умеют «чувствовать». Ничтожный, достойный жалости народец. Подж подпевает им, делает вид, что во всем с ними солидарен, и при этом ухитряется остаться в стороне — или по крайней мере не смешивать свои оксфордские чудачества с человеколюбием. Хейро Ходсон — слащавый маленький человечек: с кошачьей хитрецой, мурлычущий и при случае показывающий коготки. А его жену отличает тот восторженный энтузиазм, то стремление выпятиться, какие обличают тайное желание стать вровень с мужчиной и при этом остаться женщиной; такие женщины, аспирантки ли, выпускницы ли, в сексуальном плане не обладают ни малейшей привлекательностью. Их выдает навязчивость. Даже тогда, когда, как в случае с Э. Мейвор, то, что они думают, по большей части вполне приемлемо.

Вечер провели в доме Джин Симпсон. Подж сел за пианино, наигрывал мелодии 1920-х годов. Физик-неудачник, без чувства юмора, стеснительный и ненавидящий свою стеснительность. Нелепость всего происходящего; и сам до нелепости глупо, как теленок, втюрился в Дж. Симпсон.

Едем на машине в кладбищенски мрачную гостиницу «Стад-холм прайори». Четверо пожилых постояльцев, странные одинокие скитальцы, слоняются по газонам. На самом дальнем мы устроили веселое чаепитие, а подавал его полковник в отставке, похоже, воспринимавший необходимость кому-то прислуживать как муку крестную. Недовольный гостями, владельцами, газоном, номерами, деревьями, всем на свете. У этой гостиницы — особый флер, какой бывает у пришедших в запустение старых особняков. Мы смеялись, но в атмосфере витало что-то трагическое, с запахом осенней серы. Затем мы двинулись к небольшому изысканного вида домику — обозреть сад. Чудесный вид на восток через всю Англию, зеленые, голубые холмы, одиноко стоящие вязы, мягкие тона английской палитры под вечерним июньским небом. Владелец (Джон Томсон, Вудперри-Хаус), проникшись к нам симпатией, охотно показал окрестности. Впечатляющий особняк, построенный в 20-е годы XVII века, сохранил все признаки барочной пышности, с поддерживающими карниз модильонами и прекрасным фарфором в каждой комнате.

— Собираюсь отреставрировать сводчатую нишу. Как вы думаете?

Любопытно, как он напоминает Майкла Фаррера; есть в нем что-то от Митфорд. Я читаю «Столпов и бунтарей» Джессики Митфорд. Ее замечание о том, что ее родители пришли бы в изумление, назови их кто-нибудь снобами. «Они никогда не смотрели на людей сверху вниз; они просто глядели вперед». В этом человеке было что-то подобное; общаясь с нами, со скотником, со всеми, он прямо-таки лучился обаянием, и все же — как неизменно бывало с Майклом Фаррером — между ним и окружающими пролегала еще большая пропасть, нежели та, какая могла бы разверзнуться, будь он самым отъявленным снобом. Таких людей нельзя презирать, как презираешь снобов. Их отгораживает от вас уверенность в собственной непоколебимой правоте. Их самосознание.

4 июля

«КОЛЛЕКЦИОНЕР»

Уважаемый мистер Фаулз!

Я уверен, Вы будете рады узнать, что столь долгий период ожидания возымел свои результаты.

Том Мэшлер сообщил мне, что издательство «Кейп» хотело бы приобрести «Коллекционера». Условия таковы: аванс — 150 фунтов, авторские отчисления с продаж — 10 % с тиража 3500 экземпляров, 12,5 % с тиража от 3500 до 7000 экземпляров и 15 % с тиража от 7000 до 15 000 экземпляров. Учитывая то обстоятельство, что издатели опасаются, приобретут ли книгу библиотеки, мне пришлось уступить им десять процентов прибыли С возможной продажи прав на инсценировку или экранизацию, но в данной ситуации это вполне справедливо, поскольку они гарантируют, что книга получит максимальную рекламу. Как правило, мы не поощряем такие действия со стороны издателей, но ныне художественная литература переживает не лучшие времена.