Так называемая личная жизнь

- Вспомнил, Иван Петрович. Не только вспомнил, но и обругал себя последними словами.

- За что?

- За то, что до сих пор не записал его.

- Значит, все же не вылетело из головы? Спасибо.

- А у меня из головы - иногда и рад бы, чтоб вылетело, - не вылетает!

- Так и должно, - сказал Ефимов, - голова только у дураков - проходной двор. А у тех, кто поумней, - тупик. Как ни странно, но так. Если человек умный - голова у него как тупик: все, что вошло, - там. Поэтому и говорю вам: берегите голову. Она не обмундирование. Новой - и рад бы - не выдам. Вся надежда на вашу БУ.

Лопатин рассмеялся неожиданности этого сравнения головы с предметами вещевого довольствия: БУ - бывшая в употреблении голова!

- А вы не смейтесь, - без улыбки сказал Ефимов, - многих из вашего брата война уже списала с лица земли. В том числе на моих глазах. С тех, кого уже нет, - нет и спросу. А вам желательно остаться в живых и успеть подумать о войне не только за себя, но и за них. Поэтому и обругал вас за излишний риск. А случиться, конечно, может все, с любым из нас, в любое время. И случается. Наслышаны, как с месяц назад на соседнем фронте один из командармов погиб? Ехал из корпуса в корпус, шальной снаряд - и все. Водитель цел, автоматчик цел, адъютант цел, а его нет. А до этого империалистическую прошел, гражданскую, четыре года провел в местах не столь отдаленных, вернулся, этой войны три года отгрохал - и пожалуйста - осколок с урюковую косточку из дальнобойного орудия за пятнадцать километров! Обмундирование получите утром. Остается пожелать вам доброго пути до самой Москвы.

Ефимов посмотрел на часы:

- Через пять минут буду занят другими делами. Завтра с утра тоже.

- Иван Петрович, на прощанье один вопрос. Как вы думаете, реальна в ближайшие дни Восточная Пруссия?

- Смотря о чем речь! Если о выходе к границе, он вполне реален, и даже в ближайшие дни. Но, скорей всего, не у меня, а у соседа справа. Немецкий рубеж, который сейчас перед нами, полагаю, промежуточный. Основные, и не только нынешние, а и давние, рубежи - там, в Восточной Пруссии. И было бы странно, будь это иначе. Мы с вами, как уже взаимно выяснено, реалисты не только потому, что оба во время оно пребывали в реальных училищах, но и по взглядам на жизнь. Так вот, будьте реалистом, а не гимназистом и с Восточной Пруссией. Та пуля на излете, какой мы стали после полутора месяцев наступления, сегодня броню не пробьет, самое большее - сделает вмятину. А нам требуется - пробить! Навылет! Тут рукой подать и до Грюнвальда, и до Танненберга с его злосчастным Самсоновым - тут не до шуток ни нам, ни немцам. У вас до сознания-то хоть дошло, где мы и кто мы сегодня? И что это означает для немцев - быв на Волге, быв на Эльбрусе, ныне, после трех лет войны, иметь нас на пороге Восточной Пруссии, где они некогда сами избрали день и сами отсчитали срок шесть недель - до Москвы? И не в министерстве пропаганды отсчитали, а в германском генеральном штабе. Вот что существенно! Вот о чем бы я написал на вашем месте, если б обладал временем и пером. Нынешний вызов в Москву соответствует вашим желаниям? - уже вставая, спросил Ефимов.

- Да, - сказал Лопатин. - По личным причинам очень нужно пробыть в Москве хоть несколько дней. Но причин вызова не знаю и что новый редактор не радует.

- По случайности с вашим новым редактором некогда, в двадцатом году, командовали на польском фронте эскадронами в одном полку, и был он тогда пригож, смел и превосходный наездник. Впоследствии слышал о нем, что окончил с отличием академию, даже две.

- Иван Петрович, а зачем нам в редакторы кавалерист, хотя бы и дважды академик? Чем кончалось, когда бывшие редакторы пробовали фронтами командовать, - мы с вами оба по сорок второму, по Керчи, знаем. Думаете, наоборот - лучше?

- Сего не ведаю, как и многого другого. - Ефимов снял пенсне и, положив его на стол, обнял Лопатина. - Будьте живы и здравы. Если найдет блажь и напишете письмо, буду рад. - И добавил на "ты": - Уходя через ту дверь представлять то, одному, второму, третьему недосуг.

И хотя они были ровесники, по-стариковски подтолкнул Лопатина рукой в спину.

Уже выходя из комнаты через заднюю дверь, которой он сначала не заметил, Лопатин услышал голос Ефимова:

- Прошу прощения, товарищи офицеры, что заставил вас ждать.

17

Василий Иванович, ворча себе под нос, натягивал над "виллисом" тент.

- Чем недовольны, Василий Иванович? - спросил Лопатин.

- Всем довольный. Дождь будет, - отозвался Василий Иванович. - Далеко ли? - спросил он, увидев, что Лопатин сел на переднее сиденье.

- Сначала до штаба фронта, - сказал Лопатин.

- А он там же?

- Нет, переместился. Но посоветовали ехать до прежнего места, там теперь штаб тыла, зайду - сориентируют. Пока мы с вами к танкистам ездили, у нас редактор сменился.

- И кого теперь на его место? - равнодушно спросил Василий Иванович.

- Генерала Никольского.

Василий Иванович молчал, вспоминая известных ему генералов. Работал он в Наркомате обороны давно и знал многих. Объехав плохо затрамбованную на дороге воронку от бомбы, сказал:

- Не слыхал про такого. А нашего куда же?

- Думаю, на фронт.

- Скорей всего, - согласился Василий Иванович. - У него и при московской работе как шило в заднице - только б куда поехать.

О начальстве он отзывался грубо, но судил по справедливости.

- А меня в Москву вызывают.

- Пора, - сказал Василий Иванович. - Фотографы уже по два раза в Москву смотались, а мы все ездим. - Он недолюбливал фотокорреспондентов за то, что они, по его мнению, часто зазря останавливали машину, как будто им позарез надо, а потом снимков, из-за которых останавливались, в газете как не бывало!

- Такое уж у них дело, - сказал Лопатин.

- У них одно дело: чего поняло отснять - и домой. Может, нам в штабе тыла заправиться - и прямо в Москву?

- Нельзя. Мне в телеграмме приказано не ехать, а лететь.

- А какая вам нужда лететь? Если с рассвета выедем - за два дня в Москве будем.

- Я бы рад, - сказал Лопатин, - но в телеграмме приказано мне лететь, а вам с машиной - оставаться. Вместо меня Гурский прилетит, будете ездить с ним. Возможно, потом и я вернусь. Свезу от вас письмо в Москву и вам привезу, - сказал Лопатин, хорошо понимая, как испортил настроение Василию Ивановичу. У него была там семья, всю войну не уезжавшая из Москвы: жена, вдовая дочь и двое внуков, и за последние две недели по его вопросам, вроде: "Еще чего-нибудь написать хотите?" или: "Что, опять к этому же поехали, у которого уже были?" - Лопатин чувствовал, что Василий Иванович недоволен, поездка, на его взгляд, затягивалась.