Джек Лондон. Моряк в седле.

Джеку надели наручники — он оказался в паре с долговязым негром, — сквозь наручники пропустили стальную цепь, так что восемь пар арестантов оказались скованными вместе.

Их повели по улицам Ниагара Фоллс на вокзал. В поезде Джек поделился табачком с арестантом, сидевшим позади. Слово за слово, а там выяснилось, что новый знакомый повидал уже не одну тюрьму, так что ему хорошо известны все обычаи и повадки тюремной жизни. Они подружились. Заключенных доставили в исправительною тюрьму округа Эри. Джека обрили наголо и честь честью обрядили в полосатый арестантский костюм. Рано утром заключенных выстроили вплотную, в затылок друг другу и вывели через тюремный двор — разгружать суда на канале.

Труд был тяжелый, а держали заключенных на хлебе и воде. Раз в неделю, правда, было мясо, но есть его было почти невозможно. Прошло два дня, и арестант, с которым Джек познакомился в поезде, явился к нему на помощь. Среди надсмотрщиков нашлись его приятели, старые тюремные крысы. Он был немедленно назначен коридорным старостой и, в свою очередь, выхлопотал такую же должность для Джека. Обязанность коридорного состояла в том, чтоб раздавать заключенным хлеб и воду и вообще присматривать за порядком. На лишние ломти хлеба Джек выменивал книги, табак, подтяжки или английские булавки, чтобы потом обменяться с долгосрочниками на мясо.

Глазам «старшего» было открыто все, что творилось в камерах коридора. Джек видел, как бьются в припадке эпилептики, как узники сходят с ума. На его глазах людей били до-полусмерти, а одного спустили с восьми пролетов каменной лестницы и на каждой ступени осыпали градом ударов; тюрьма была истинной камерой пыток, где беззащитных арестантов ждали неописуемые ужасы. Джек близко сошелся с другими надсмотрщиками, с охраной, с краткосрочниками и долгосрочниками. Он узнавал сотни людей, слушал их истории, запоминал их особые словечки, научился видеть мир их глазами, слился с ними воедино. И все это время не терял расположения своего приятеля. Много часов провели они за теплой дружеской беседой, намечая, какие «дела» по воровской части обстряпать на воле.

Наконец кончился срок. Друзья вышли на свободу, «зашибли по мелочи» на главной улице Буффало и зашли в пивную пропустить по кружечке «особого». Перед ними уже пенилось пиво, когда Джек под каким-то предлогом оставил приятеля наедине с кружками, вышел из пивной через заднюю дверь, перемахнул через забор и пустился вовсю, не останавливаясь, пока не добрался до станции. Вскоре товарный состав уже уносил его на запад.

Несколько месяцев понадобилось ему, чтоб проделать три тысячи миль по железным дорогам Канады. Лишь талант не раз спасал его от тюрьмы: он умел выдумать историю, способную убедить любого полисмена, что перед ним кто угодно, только не бродяга. Приходилось и голодать — он не говорил по-французски, а фермеры в Канаде боятся бродяг. Случалось, что, проехав целую ночь в вагоне-рефрижераторе, он едва мог поутру выбраться наружу, чтоб раздобыть еды.

И все-таки приключения пришлись ему по вкусу. Особенно хорошо было целую тысячу миль катить в груженном углем товарном вагоне. На каждой остановке Джек выбирался в город «стрельнуть» еды, возвращался с добычей на свое угольное ложе и пировал, наблюдая, как мимо пробегают канадские леса и равнины. Наконец он приехал в Ванкувер, поступил матросом на «Уматиллу» и вернулся в Сан-Франциско.

III

Сколько ни ройся в документах и записях о Джеке Лондоне, поиски ни к чему не приведут: ранее года, проведенного им на дне, среди беднейших из бедных, именуемых на языке социологов «попранная десятая», он и не помышлял о социализме. Он был, как он сам называл себя позже, ярым индивидуалистом. Этот индивидуалист заодно с компанией дружков, не задумываясь, обманом оставил без пищи своих товарищей — армию Келли, потому что «инициатива была в наших руках и мы горячо верили, что «провиант» существует для того, кто пришел за ним первым». Когда этот же индивидуалист был коридорным в «исправилке», он и не думал раздавать излишки хлеба несчастным арестантам — нет; он вынуждал их платить натурой — скудными запасами табака, пива и мяса. Он обладал завидным здоровьем, крепкими мускулами и желудком, способным переварить гвозди. Он буйно радовался своей молодости и никому не уступал ни в работе, ни в драке. Ему казалось, что он будет вечно, как бушующий ураган, нестись по земле, побеждая все и вся своей силой и превосходством. Он гордился долей могучего избранника самой природы.

Потом он узнал, как пополняются ряды «попранной десятой». Это было поразительно. Это открыло ему глаза. Он воображал, что на Дорогу идут по доброй воле, повинуясь лишь тяге к скитаниям, стремлению сбросить с себя бремя ответственности, в поисках приключений. Другие бродяги — бездельники, тупицы, лентяи или пьянчуги. Известная часть этих людей действительно представляла собой отбросы, и тут любая социальная система оказалась бы бессильна. Джек это понимал. Но в большинстве — в этом он убедился очень скоро — это были те же «белокурые бестии», такой же превосходный человеческий материал, как и он сам, рабочие и матросы. Их исковеркала нужда, тяжкий труд и несчастья, а потом их вышвырнули на Дорогу, как старых, отработавших кляч.

И вот они бродяги: нечего есть, нечего надеть, нечем укрыться в непогоду. Вместе с ними Джек месил грязь, шагая по дорогам; вместе просил милостыню с черного хода, ляскал зубами от холода в товарных вагонах и на бульварных скамьях — и слушал их рассказы. Они начинали так же, как он, а кончили этой помойной ямой на дне социальной бездны.

Тут были люди, которых выбросил с работы хозяин, потому что их изувечил ничем не защищенный станок; люди, потерявшие здоровье на фабриках, работавшие по четырнадцати часов без воздуха и уволенные за ненадобностью; люди, состарившиеся в своей лямке и вытесненные другими, молодыми и сильными. Тут были кустари, не сумевшие найти себе применения, когда настали новые времена, и люди, труд которых заменили машины; взрослые мужчины, чье место заняли женщины и дети, получавшие меньше; другие лишились работы из-за кризиса и уж больше никуда не устроились.

Тут были рабочие, у которых не хватало квалификации, чтоб управляться с новым техническим оборудованием; бродячие сезонники, которых сама профессия заставляла четыре-шесть месяцев в году болтаться без дела; были неспособные, посредственные, затравленные рабочие, жертвы конкуренции, шлаки хаотического производства. Они предпочли бродяжничество трущобам. Тут были участники забастовок против непомерно долгого рабочего дня и низких заработков; предприниматели занесли их в черные списки, а их место получили штрейкбрехеры.

Джек увидел, что через пять, десять, двадцать лет и его место займет кто-нибудь сильнее и моложе, а он поневоле станет бродячим или оседлым обитателем трущоб. Он усвоил две вещи: во-первых, нужно получить образование, чтоб работал мозг, а не мускулы — орудие скоропортящееся и легко заменимое. Во-вторых, если экономическая система забирает у человека лучшие годы жизни, а потом выбрасывает на свалку разлагаться заживо и подыхать с голоду, значит, в такой системе кроется порок. Ибо она создает трагическую ситуацию для человека, для семьи, принуждает общество к жестокости и расточительности.

Ко времени возвращения в Окленд он убедился, что его образ мыслей и отношение к жизни изменились; он поверил в нечто новое, впрочем, во что именно, он и сам как следует не понимал. Где найти ответ? Он снова взялся за книги. От рабочих и других попутчиков с Дороги, среди которых попадались люди образованные и начитанные, он немало слышал о профессиональных союзах, о социализме и рабочей солидарности и, таким образом, получил ориентир, указывающий ему, как взяться за поиски.

Прежде всего он узнал, что современный социализм насчитывает всего около семи десятков лет. Значит, это совсем молодое учение, оно появилось на свет па несколько лет раньше его матери. И Джек почувствовал, что ему необычайно повезло, он современник этого учения, он застал его в самом зародыше, можно сказать, совсем немного опоздав, чтобы сделаться одним из его зачинателей. И этого было уже достаточно, чтобы воодушевиться. Он пошел дальше.