Аргентовские
Аргентовские читать книгу онлайн
Книга рассказывает о семье Аргентовских, коммунистах, павших при защите завоеваний Великого Октября в Зауралье от белочехов и колчаковщины.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
— Пожалуйста.
Ив следственном деле Аргентовского появился такой документ:
«17 июня 1918 года я, нижеподписавшийся, даю настоящий отзыв в следующем: деньги от Аргентовского в сумме 11 400 рублей мною приняты и сданы в кассу совдепа 29 или 30 мая, точно не указать. Справку можете навести по кассовой книге Совета.
В чем и расписываюсь — Евгений Зайцев» [5].
Зайцев знал: кассовой книги, как и самой кассы, белогвардейцам не найти.
Однако контрразведка продолжала поиски, стараясь изощренными пытками сломить волю комиссаров. Но все ее усилия были тщетными.
Не комиссарам, а комиссары давали бой. Бой классовым врагам. И за их мужественной борьбой внимательно следила вся тюрьма. Ее бывший начальник Мартин Грунт каждый день принимал по тюремному «телеграфу» из соседней камеры: «Семнадцатая!.. Семнадцатая!.. Держитесь!.. На воле интересуются здоровьем».
Спустя неделю — новая весточка. На крохотном листочке всего несколько слов. Товарищи с воли писали, что имеют оружие и готовы организовать побег. В конце настоятельно требовали: «…Сообщите свой план».
Теперь политзаключенные твердо знали: в городе действует подпольная организация, которая готовит их освобождение.
— Надо связаться с товарищами из других камер, — предложил Климов, — составить общий план.
Однажды по «телеграфу» Грунту сообщили: «Подпольщики собираются напасть на тюрьму».
— Передай, — сказал Климов Мартину, — пусть оставят эту затею. Тюрьма хорошо охраняется. Нам нужна пилка по металлу.
Мартин отстукал.
«Как вы ее получите? Вам не разрешают прогулки и свидания», — последовал ответ.
— Подкупить или запугать надзирателя, — диктовал Климов.
Контрразведка догадывалась, что комиссары имеют связь с волей, что внутри тюрьмы зреет заговор. В городе было неспокойно. Почти каждый день на заборах и домах появлялись листовки. Белочешские солдаты находили в своих карманах прокламации, разъясняющие сущность мятежа. Ночами вспыхивали перестрелки с комендантскими патрулями. На железнодорожной станции и в пути следования были часты аварии поездов…
Создавшееся положение особенно тревожило комиссара сибирского белогвардейского правительства в Кургане Алексеева. В своем донесении на имя директора департамента милиции он сообщил об активных действиях подпольной организации большевиков, о ее стремлении освободить комиссаров путем подкупа тюремной стражи.
Главари белогвардейцев и белочехов решили уничтожить узников семнадцатой камеры. Чтобы «оправдать» в глазах населения расправу, было инсценировано покушение на поручика Грабчика. Тот же Алексеев докладывал вице-директору департамента милиции:
«Это возмутительное покушение… вызвало бурю негодования со стороны не только добровольческого отряда, командиром которого является Грабчик, но и всего благомыслящего населения. Пришлось приложить много труда и усилий, чтобы не допустить добровольческие части к расправе вообще со всеми заключенными в тюрьме… Исходя из этого, я прихожу к такому заключению, что военная власть сейчас должна действовать скоро и решительно, ибо всякое промедление и послабление может повлечь за собой примеры Славгорода, Томска, Кустаная, Кузнецка и других городов, то есть явное восстание, о котором мечтают большевики…» [6].
Две недели из семнадцатой не вызывали на допросы. Тюремная администрация лишила ее узников прогулок, свиданий и передач.
15 сентября 1918 года…
После полудня в казематах курганской тюрьмы загремели связки ключей, со скрежетом открылись решетки пропускников. По длинному коридору пронеслись зычные команды:
— Открывай семнадцатую!..
— Выходи во двор!..
Комиссары тревожно переглянулись.
Их построили во дворе. Сделали перекличку. Надели наручники. За воротами — пестрая толпа горожан. Лавр увидел знакомые лица, поднял скованные цепью руки.
— Прощайте, товарищи!..
Послышались ответные возгласы, но толпу тотчас закрыла серая колонна конвоя.
Печальная весть стремительно облетела город: комиссаров повели на расстрел! Крестьяне, возвращавшиеся с базара, останавливали лошадей, обнажали головы, крестились: «Спаси их и помилуй, господи… Не дай загибнуть несчастным…»
Толпа вокруг конвоя росла, гудела. Какая-то женщина затарабанила в окно дома Аргентовских:
— Сказывают: наших куда-то повели…
Анна Ефимовна болела, не смогла подняться.
— Ты лежи, мамуся, я сейчас вернусь, — повязывая на ходу косынку, заторопилась Наташа.
Не было дома и Тоси. Больной пришлось долго лежать одной.
А Наташа шла в толпе, сопровождавшей комиссаров, уговаривала рабочих перебить конвой, освободить политзаключенных. Те в бессильной злобе сжимали кулаки:
— Голыми руками, девонька, ничего не сделаешь.
— Они ить оборуженные…
В первой паре шел Лавр. Гордо подняв голову, в последний раз шагал он по знакомым улицам. Заметив Наташу, крикнул:
— Береги маму! — И пошатнулся от сильного удара прикладом.
У Троицкого железнодорожного переезда солдаты остановили толпу.
Люди не расходились, прислушивались к завыванию осеннего ветра. Со стороны веревочного завода, приглушенные расстоянием, донеслись винтовочные выстрелы. Мужчины обнажили головы, женщины заголосили. Наташа стояла с окаменевшим лицом, судорожно стягивая на груди концы косынки.
Расстрел 10 курганских комиссаров 15 сентября 1918 года белочехами. С картины художников Г. Т. Козлова и И. П. Шмелева.
БРАТ И СЕСТРА
Тысяча девятьсот девятнадцатый год начался снежной сумятицей — буранами да жестокими морозами. Маленький, неказистый домик Авдеевых, что на Омской улице Кургана, вздрагивал под напором ветра, скрипел обветшалой кровлей. Снежная крупа глухо билась в подслеповатые оконца. За колченогим столом, склонившись над книжкой, угнездился вихрастый мальчуган, Витя Авдеев. Рядом, на большом кованом сундуке, с вязанием в руках — мать, Пелагея Никитична, постаревшая, седая. Отец, Григорий Иванович, в кухне шорничал, чинил хомут для Гнедка. Клавдия, старшая дочь, ушла к подружке на посиделки. Витя нараспев читает стихотворение: «Зима недаром злится, прошла ее пора…»
— И то правда… — вздыхает Пелагея Никитична. — Лютует ноне окаянная. Как оне там?..
Витя прислушивается к горестным словам матери. Он знает, о ком она вздыхает. В воображении всплывают картины: холодные каменные подземелья тюрьмы, колючая проволока на столбах. Где-то там брат Кузьма. Вот уже восемь месяцев весточки нет. Мать извелась, плачет ночами. Отец молчит, курит да вздыхает.
— Читай, читай, сынок, — просит Пелагея Никитична.
По разрисованному узорами стеклу как будто скребнули. Витя напряг слух. Так и есть! Под окнами кто-то ходит. Пелагея Никитична тоже услышала, распахнула дверь в кухню:
— Накинул бы ты, отец, кожушок да вышел во двор. У калитки ходит кто-то. Скоро Кланя вернуться должна, не испужалась бы.
— Твою Клавдию испужаешь. Не из робких, — проворчал Григорий Иванович, но все-таки вышел. Минуты две спустя вернулся. По тому, как скрипнула и долго не захлопывалась обледенелая дверь, Пелагея Никитична определила: Григорий вернулся не один. Дверь резко распахнулась, в горницу быстро вошел бородатый человек.
— Здравствуй, маманя!
— О, господи! Кузя! — Пелагея Никитична бросилась к сыну.
Кузьма оброс бородой. Шапка рваная. Фуфайка, явно с чужого плеча, латаная-перелатанная. Заиндевел до самых бровей.
За ним в проеме дверей показалось другое привидение. Чуть выше ростом, тоже — в фуфайке. Лицо закутано платком, шапка без налобника.
— Это мой приятель, Костя Аргентовский. Вместе до мятежа с бандами схватывались… Они тут, на Александровской улице проживают.
