Ян Жижка

Любопытной страницей жизни этого борца за чешское народное дело были попытки вызвать движение солидарности западных славянских народов — чешского и польского — с русским на почве воссоздания единого церковного культа. В основе этой идеи лежала трезвая оценка национальных интересов.

Для осуществления задуманного он отправился в далекое путешествие в русско-литовские земли, побывал в Витебске и Пскове,

Однако начатое Иеронимом дело не было доведено им до конца: от этого его отвлекла поездка Гуса в Констанц.

Иероним намерен был сопровождать туда Гуса, но Гус решительно отклонил предложение друга. Расставаясь, Иероним сказал: «Если только узнаю, что ты попал в беду, я поспешу, на крыльях полечу выручать тебя!»

Иерониму не пришлось долго ждать — вскоре он оказался в Констанце.

Однако достаточно ему было один раз послушать допрос, который кардиналы учинили здесь закованному в цепи, измученному Гусу, чтобы понять всю бесполезность и опасность своего приезда: помочь Гусу он был не в силах, зато сам легко мог угодить в лапы констанцских судей.

Иероним пустился в обратный путь, но на чешской границе был схвачен и доставлен в Констанц для следствия и суда.

Его бросили в сырое подземелье, приковали короткой цепью к столбу. Узник не мог ни лечь, ни сесть.

Год продержали Иеронима в подземелье. Затем он предстал перед кардиналами. Вышло так, как рассчитывали тюремщики: еле живой Иероним поклялся не отдавать предпочтения учению Гуса перед учением церкви.

Но собору было мало и этого. Появились новые обвинения против покаявшегося, начались новые допросы.

Иероним тем временем нашел в себе силы превозмочь минуты малодушия. Как в былые дни в Праге, зазвенел его голос под сводами судилища;

— Я знал Гуса с самого его детства. Это был чистый сердцем и справедливый человек. Вы осудили его, несмотря на его очевидную невиновность. Я готов последовать за ним! Я не отступлю теперь и перед пытками. Одно лишь тяготит, одно терзает мое сердце —. раскаяние в страшном грехе, совершенном мною против памяти магистра Яна. Постыдно устрашившись смерти, я отрекся от моего лучшего друга и учителя. Перед казнью ни о чем не прошу, молю лишь о прощении мне этого тяжкого преступления.

30 мая 1416 года Иероним взошел на костер.

Как и при казни Гуса, одежду, книги еретика бросили в огонь. Горсть праха, оставленную пламенем, утопили в Рейне.

Церковники хотели стереть с лица земли последние следы пребывания на ней людей, посмевших восстать против их власти.

VII. ПЕРЕД БУРЕЙ

Троцновский рыцарь и друг его Николай, былой бурграф королевского замка Гуси, ехали вниз по градчанскому склону. Оба всадника долго молчали, погруженные в невеселые думы. Только вчера придворный писарь прочел им присланное с гонцом донесение о казни магистра Яна.

Рыцарям представился случай покинуть дворец, где королевская чета предавалась едва ли искреннему негодованию. Они хотели на свободе обдумать, как быть дальше им и многим друзьям в Праге и в чешской провинции.

Первым заговорил Николай из Гуси. Небольшой ростом, с гордой осанкой, в нарядной одежде придворного, он живо повернулся в седле, сверкнул на спутника черными глазами:

— Теперь, брат Ян, чехи должны, наконец, сделать выбор…

«Брат Ян»… Николай из Гуси обратился впервые к Жижке с этим ласковым словом. Жижка вспомнил, как «братьями» называл их с кафедры погибший магистр…

Но о каком выборе говорит Николай?

— Тут, брат Николай, и выбирать нечего. Чешскому народу плюнули в лицо… Да что — просто сняли голову!

— Ну нет, голова пока цела. Ей-то и нужно сделать выбор… Или подчиниться собору, признать, что они там, в Констанце, не могут ошибаться, что земля наша и впрямь обратилась в зловонный очаг ереси и мерзости… или же…

Николай из Гуси запнулся. Как никак он коронный советник короля, а Жижка — приближенный королевы. Но перед Жижкою нечего скрываться.

— Или, — продолжал рыцарь, — кликнуть немедля «клич, собрать наших братьев со всех четырех концов королевства и маркграфства. Сжечь и снести до основания монастыри, забрать у них, да и у церквей, всю их землю. Уничтожить до единого всех, кто поднимет на нас меч. Силой поставить веру в Чехии так, как учил нас Гус! А после — посмотрим. Кто хочет — пусть идет с нами, а не согласен — убирайся вон из гуситской Чехии!

— Это все верно, все так, — Жижка нахмурил лоб. — Да мало того, Николай, мало! Подумай: нам никак не устоять, если только загодя не выгоним богатых немцев из Праги и других городов. Они разве примирятся с тем, что Чехия отпадет от Рима? Под Римом останется вся империя, все страны вокруг, немецкие, италийские, венгерские, польские земли. С кем им тогда торговать? У этих немецких купцов золото и сколько хочешь наемников. Они бросят их на нас, нам житья не будет!

— А паны? — продолжал Жижка, — Подумал ты о панах? Плохо придется нам, если, сражаясь с Римом, мы во-время не возьмем на короткую узду панов. Паны сейчас на все лады клянут собор, да я им не верю! Погляди и дальше — не сегодня, так завтра Вацлав помрет, и нашим королем станет Сигизмунд. Он ведь наследник!

Николай из Гуси даже привстал на стременах:

— После того, что Сигизмунд сделал в Констанце, — и духу его в Чехии не будет! Уж кого угодно усадим на трон, только не этого губителя и антихриста!

Улицы Малой Стороны, по которым ехали теперь оба всадника, были необычно пустынны. Но Жижка и его спутник мало обращали на то внимания. Их мысли приковала к себе картина грядущей отчаянной схватки.

— Рим… император… панство… — считал Николай из Гуси, — купцы-немцы, да и свои, правду сказать, не лучше. Эти все, значит, против нас. А с нами кто?

Жижка поправил под выступом шлема повязку, прикрывавшую пустую глазницу:

— Не знаю, кто с нами, знаю — с кем мы!

По лицу Николая из Гуси скользнула тонкая улыбка сочувствия:

— Я тоже это знаю.

Тут ветер донес до них от дворца архиепископа яростные крики, звон разбиваемых стекол, тяжелые удары по дверям, срываемым с петель.

Всадники, пришпорив коней, поскакали в сторону дворца.

Бушующая толпа запрудила дворцовую площадь. Алебарды стражи еле сдерживали ее. В одном месте подмастерья оружейного цеха прорвались с топорами к крылу здания и, взломав боковую дверь, штурмовали уже внутреннюю лестницу. Возбужденная толпа вопила:

— Конрада! Архиепископа! Подавай сюда вестфальца! Тащи вниз его преосвященство! Отплатим ему за Гуса!

А тем временем архиепископ Конрад, переодевшись деревенским священником, успел сбежать.

Увидев, что Конрада во дворце уже нет, осаждавшие ринулись в ближние церкви, сорвали со стен и изломали иконы, изрезали в куски и затоптали облачения. Нескольких священников, известных врагов Гуса, вытащили из домов и жестоко избили. Двоих, которые особенно усердствовали в проклятиях и отлучениях, связали и тут же утопили во Влтаве.

Поглядев на бушевавший пражский люд, оба рыцаря отъехали назад, к мосту.

— Да, с ними!. — задумчиво сказал Жижка. И добавил убежденно: — Скоро буду с ними!

По улице бежали дети. Они окружили кольцом попавшегося им монаха. Приплясывая, долго провожали его криком:

— В мешок монаха, в мешок!

По другую сторону Влтавы, у церкви св. Мартина, стояла густая толпа. После неистовых криков, разгула народных страстей на Малой Стороне здесь рыцарей поразила тишина. Позванивали колокола, из церкви неслось пение.

Жижка и его товарищ слезли с коней и протолкались к алтарю. Священник-гусит, держа в руках большую медную чашу, полную вина, возглашал по-чешски молитву и причащал молящихся.

Оба рыцаря подошли к чаше, причастились.

На протяжении XIII и XIV столетий в католической церкви постепенно утверждался канон, по которому священники причащались хлебом и вином, а миряне — только хлебом. В глазах суеверного и темного средневекового человека такое «преимущество» духовных лиц казалось огромным и важным.