Городской романс

И вот тут я хочу вспомнить свою первую поворотную встречу. Зимой все каникулы и все выходные я проводил в цирке, благо мне был обеспечен бесплатный вход. После вечерних представлений с большим удовольствием оставался ночевать в квартире отчима, поскольку расположена она была в общежитии артистов цирка. Мне оно казалось великолепным, хотя, честно говоря, представляло собой огромный крестообразный барак, украшенный куполом со шпилем. Для меня оно главным образом светилось изнутри, поскольку давало возможность общения с весьма своеобразной публикой: с детьми артистов, а через них — и с самими артистами, объездившими всю страну, бывшими и за рубежом. Меня буквально ошеломляли их непринужденность, раскованность, откровенность, их увлеченность творчеством.

Часто бывал на репетициях — для меня это оказалось важным впоследствии, поскольку именно тогда начал понимать, какой ценой дается легкость исполнения номера перед публикой. Я был свидетелем, когда у артистов возникал замысел изменить номер: усложнить, внести в него новые элементы, порой весьма рискованные. Сопереживая им, я как бы становился соучастником мучительной черновой работы и впервые причастился к тому, что называется творческим процессом.

Думаю, мне повезло с этим кругом общения. Артисты цирка были в то время как бы не от мира сего. Свободные, как перелетные птицы, и, главное, искренние, непосредственные, избавленные от многих «совковых» комплексов.

А подружился я с Валерием Кострюковым, который был всего на пару лет старше меня, но уже в то время работал в номере своего отца — дрессировщика лошадей. Так случилось, что они отработали в нашем цирке два зимних сезона подряд, а потому и лето между этими сезонами мы провели с Валерием вместе.

Он меня приобщил к совершенно иным забавам. Начали с акробатики, жонглирования. Потом перешли к копированию некоторых клоунских номеров, которые знали наизусть. Гримировались, ходили по комнатам тех самых клоунов и внаглую пародировали их номера. Кстати, имели успех.

Потом начали придумывать собственные репризы, над которыми сами же в основном и потешались. Но венцом всему стали игры с магнитофоном — это чудо техники Валерию подарил отец. Мы записывали и прослушивали целые спектакли в собственном исполнении. В основе — импровизированные полубредовые диалоги, сопровождаемые шумом дождя, ревом моторов, раскатами взрывов и хлопками выстрелов, которые мы имитировали всеми мыслимыми способами.

Конечно, инициатором всех этих затей был Валерий, я лишь подражал ему, старался попасть в тон. Но однажды я его, что называется, переплюнул. Он был в восторге. Дело в том, что во время очередной записи ответы на его реплики я начал импровизировать в стихах. Получилось вроде бы впопад: и по рифмам, и по размерам. А потом он уже настаивал, чтобы каждый новый спектакль я отрабатывал именно так: он дает реплику в прозе — я отвечаю стихами.

После одного особенно удачного пассажа он воскликнул: «Ты же наш цирковой парень!..»

Помню, через несколько лет после нашего расставания я получил от него письмо из армии, в котором он буквально заклинал меня пойти в цирковое училище, зная, что я уже заканчиваю школу. Сейчас понимаю, что он хотел вырвать меня из серых буден, из бескрылости нашей и внедрить в свою цирковую почти цыганскую вольницу. Я благодарен ему, потому что он сделал для меня больше, чем предполагал. Он щедро поделился со мной своими стихийными дарованиями, помог раскрепостить фантазию, предрасположил к творчеству.

И тут впору рассказать о второй встрече, сделав к ней небольшое предисловие.

У отчима были нередки шумные застолья с артистами. Гостями случались и знаменитости. Если вспомнить о хронологии, то могу перечислить: первый советский чемпион мира по тяжелой атлетике Григорий Новак, выдающиеся клоуны Михаил Румянцев (Карандаш) и Олег Попов, дрессировщица Ирина Бугримова, иллюзионист Игорь Кио… Появлялся иногда еще один человек, на которого я в то время не особо обращал внимания, поскольку он терялся на блестящем артистическом фоне. Не было в нем никакой экстравагантности: одет скромно, сам белесый, неприметный и даже в подпитии негромкоголосый — смешно и басовито бубнил себе что-то под нос. Однако после того, как отчим дважды настоял, чтобы этот человек после застолья остался ночевать, решил переспросить у матери: а кто это? Оказалось, корреспондент «Челябинского рабочего» Виктор Яковлевич Вохминцев, который пишет рецензии на новые цирковые программы. Не предполагал тогда, что последующее знакомство с ним тоже станет для меня поворотным.

Впрочем, по порядку. После отъезда Валерия Кострюкова стихи я не бросил. Разница была только в том, что теперь я их записывал. Когда перешел в десятый класс, увлечение приняло угрожающие размеры. Мать решила проверить, насколько все серьезно, и повела меня в редакцию «Челябинского рабочего», которая в то время располагалась по улице Коммуны в старинном двухэтажном особняке. Она ввела меня в кабинет ответственного секретаря, а за столом, заваленном бумагами, сидел Виктор Яковлевич Вохминцев.

Он приступил к делу без всяких предисловий. Отодвинул в сторону пухлую папку с газетными материалами, обмакнул ручку с мягким пером в чернильницу и… И тут я впервые узнал, а лучше сказать, на своей шкуре испытал, что такое правка. От моих виршей буквально не осталось камня на камне. Вохминцев уверенной и безжалостной рукой изрисовал рукопись вдоль и поперек. При этом каждую правку он басовито сопровождал беззлобным комментарием или обращался ко мне с ироническим вопросом, а я не знал, что ответить, и только кивал головой да разводил руками.

Вернувшись домой, еще раз вгляделся в злополучную рукопись. Бессмыслица, нагромождение образов, стилистические огрехи… Неужели это я сочинил?

И все же шока не было. Свой первый урок Вохминцев преподал мне так просто и так обыденно, что я без колебаний отправился к нему еще раз, а потом еще и еще. Приносил переделанные в соответствии с его правкой стихи, подбрасывал новые, которые ждала примерно та же участь, что и предыдущие. Лишь позднее осознал, что зачастил уже не ради стихов, они как бы отошли на второй план. Мне нравилось наблюдать, а лучше — любоваться, как изящно, как артистично профессионал работает со словом, как он умеет аргументировать свое вмешательство в текст.

Наши занятия то и дело прерывались, он вызывал журналистов, кому-то с ворчанием возвращал оригиналы, указывал на неточности, объяснял, что и как переделать.

Я еще не мечтал о журналистике, но атмосфера редакции, манера общения этих людей мне уже нравились. Когда сдал выпускные экзамены, пришел к Вохминцеву и сознался, что в общем-то подумываю о журналистской работе. Он сказал, что одобряет, и порекомендовал ехать в Свердловск поступать на факультет журналистики.

Увы, я не мог себе этого позволить. К тому времени моя бабушка была уже инвалидом второй группы, и покинуть ее было бы просто жестоко. К тому же и средств на проживание в чужом городе у меня не было. Поступил на филологический факультет Челябинского пединститута, где сразу же начал сотрудничать с газетой «Молодой учитель». А с Вохминцевым в тот период состоялась еще одна запомнившаяся встреча.

Слегка поднабив руку в газетных жанрах, решил, что мне пора опубликоваться в «Челябинском рабочем». Возникла одна шальная, а точнее говоря, плутоватая идея, которую я осуществил, рассчитывая на безусловный успех. Виктор Яковлевич отреагировал примерно так, как я и ожидал. Он прочитал материал, так и не прикоснувшись к нему своей ручкой с мягким пером, откинулся на стуле, посмотрел на меня и расхохотался. Потом погрозил мне пальцем и буркнул: «Ладно, маэстро, оставь. Посмотрим…»

Вохминцев по достоинству оценил мою уловку. Материал вышел в свет практически без правок. Это была рецензия на новую цирковую программу, которую я отсмотрел раньше всех — в день генеральной репетиции, успев взять еще два микроинтервью у «звезд» советского цирка. В сущности, посягнул на давнюю сферу Виктора Яковлевича, рассчитывая на его понимание и великодушие. И не ошибся.