Чтобы жить

Так погиб Володя Галицкий, смелый летчик, хороший парень. Погиб потому, что не сумел "переломить" себя, несмотря на всю свою отвагу. Сбил Володя около десятка самолетов. И, сумей он соединить в себе качества летчика-истребителя со своей отчаянной храбростью, сбил бы еще больше. И не было бы тогда этой нелепой гибели.

Саша Павлов на земле и в воздухе

Комэск-1 капитан Павлов пользовался в нашем полку исключительным авторитетом. Мы любили его за трезвость ума, за надежность в бою, за то, что никогда не терялся Саша в самых сложных ситуациях. Есть люди, о которых говорят: "Этот твердо стоит на ногах". Александр Павлов был именно таким человеком. Не один десяток совместных боевых вылетов сделали мы с ним, и я всегда знал: -на Павлова можно с уверенностью положиться в самом трудном бою.

Для Саши вообще не было безвыходных положений. Его прирожденное летное чутье и высокая техника пилотирования становились решающими факторами в тех случаях, когда иные пасовали. Если о летчике можно сказать "пушкинский талант", то у Саши он был наверняка. И в характере Павлова было что-то пушкинское - искрометность, неиссякаемая бодрость, цепкость мастера и... мальчишеское озорство.

Помню, вызывает меня командир полка вместе с другими комэсками. Пока я шагал из расположения своей эскадрильи, Павлов и комэск-3 Лобанов уже пришли на КП. Тропинка ведет меня вдоль кромки леса между капониров. Вдруг слышу рев самолетов. Неба за деревьями мне не видно, поэтому я не знаю, что происходит в воздухе. Однако уже на подходе к КП слышу знакомый свист и вой падающих бомб. Недолго думая, падаю на землю. Свист мгновенно прекращается - взрывов нет. Встаю и вижу улыбающихся Павлова, Лобанова, штабных офицеров.

Оказывается, Павлов пообещал:

- Сейчас я Саню положу на землю.

Были у нас ракеты, напоминающие при полете звук падающих бомб. Вот такими-то ракетами и выстрелил Павлов, заметив, что я приближаюсь к КП.

Когда я поднялся, Саша как ни в чем не бывало участливо спросил:

- Что, Саня, ложишься? Устал, что ли?

- Один - ноль в твою пользу, - отвечаю, - подожди, отыграюсь.

Случай отыграться представился довольно скоро. Когда моя шестерка выруливала на взлет, я заметил, что Павлов со своими ребятами сидит неподалеку, "травит баланду", тычет в мою сторону пальцем и хохочет. И ребята его смеются. "Подожди, сейчас тебе не до смеха будет", - подумал я и дал команду своей группе развернуться на взлетную полосу точно возле Павлова. А сидел он со своими летчиками, надо сказать, около песчаной дороги.

Вся моя шестерка аккуратно выполнила команду, обдав Павлова тучей пыли. Вдобавок ко всему перед самым разворотом мы еще и газанули - эффект превзошел все ожидания: не скоро потом Саша с товарищами привели себя в порядок.

А с КП меня спрашивают:

- Чего это вы так рано развернулись?

- Ничего, - отвечаю, - места для взлета хватит.

- Ну, взлетай!

Наша группа ушла на задание, а когда мы вернулись и я стал заруливать самолет к месту его стоянки, там меня уже ждал Павлов с дубинкой. Я, расстегнув кобуру, кричу:

- Брось дубинку. Иначе не вылезу. И стрелять буду.

- Всех не перестреляешь, - угрожающе машет дубинкой Павлов. - Поглажу спину разок, тогда брошу.

- Саша, - кричу я ему, - не подходи. Я малярийный, заразишься! Еще самолет поломаешь!

- Ладно, живи пока, - Павлов отбросил дубинку, - один - один.

Вот, может подумать нынешний читатель, тут война, а они шутки шутят. Дело в том, что тогда, в дни огромного напряжения, нам требовалась хоть небольшая эмоциональная разрядка. Эти маленькие эпизоды, конечно же, не составляли существа нашей фронтовой жизни. Бои были тяжелые. Противник, несколько оправившись после поражения на Курской дуге, не давал ни минуты покоя. Каждому из нас приходилось делать по нескольку боевых вылетов в день. И почти каждый вылет означал бой с врагом. А сил было маловато. То самолет вышел из строя, то летчика нет. Взлетали группами от 4 до 8 машин, чаще всего - шестерками. И когда наступала короткая пауза - как ни в чем не бывало шутили, подтрунивали друг над другом...

Воздушная обстановка осенью сорок третьего года на Украине была очень напряженной. Противник активно действовал небольшими группами. Это определяло и нашу тактику. Мы стояли тогда на аэродроме в районе села Чупоховка. В тот день, о котором я хочу рассказать, перед нами была поставлена задача: прикрыть наземные войска от ударов авиации противника. Вылетали мы, как правило, шестерками в определенный район и барражировали там, стремясь, чтобы ни одна бомба гитлеровцев не упала на наши войска.

Дело было привычное. Мы ждали на аэродроме в состоянии первой, второй или третьей готовности, сменяя друг друга. Первая готовность - ты сидишь в кабине, с парашютом, привязные ремни пристегнуты. Впереди только легкая маскировка. Сигнал ракеты - и ты в воздухе. Вернулся - третья готовность: вместе с техником находишься возле машины, готовишься к новому вылету. Ушла очередная группа - и ты автоматически со всей эскадрильей переходишь во вторую готовность, потом снова - в первую. Задача поставлена, район определен. В воздухе тебе лишь уточняют задание. Наземная станция оповещения сообщает о всех изменениях обстановки. Сам внимательно смотришь за воздухом. Словом, обычный рабочий день войны.

В тот день я с утра чувствовал себя неважно - знобило, лихорадило. Дело в том, что еще на Южном фронте, на Кавказе, в сорок втором году, я подхватил малярию, и приступы ее повторялись у меня довольно часто. Понимаю, что сегодня очередной приступ. День стоит теплый, а меня знобит. Ищу, что бы надеть. Техники раздобыли мне чью-то шинель. Надеваю ее. В это время взлетает ракета Лобанов со своей эскадрильей уходит на задание. Моя очередь садиться в готовность номер один.

Даю команду группе:

- Принимаем готовность номер один.

Докладываю об этом на командный пункт. Вид у меня в кабине явно несуразный: поверх шинели - парашют. Хорошо еще, что Павлов не видит, а то шуток не оберешься. Мне между тем не до смеха. Чувствую себя все хуже и хуже. Единственная надежда, что отсидим, а вылета не будет. Однако минут через тридцать взвилась ракета: Лобанов завязал бой, и нас подняли ему на помощь. Тут уж не до собственных болезней. Чувствую, что температура растет, но об этом уже не думаю.

Пришли в район, где Лобанов ведет бой с "мессерами". Вижу: горящий "мессершмитт" черной полосой перечеркнул небо. Набираю высоту для атаки. Сообщаю Лобанову, что иду на помощь, однако "мессеры", завидев нас, стремительно выходят из боя. "Земля" командует Лобанову возвращаться домой, а наша шестерка остается патрулировать в районе. Мне все хуже и хуже: озноб сменился жаром. Чувствую, что весь взмок, да и под фонарем в кабине - жара, но ведь не откинешь же фонарь! К тому же плохо вижу из-за высокой температуры.

И в это время мимо нас идет четверка "мессеров". На такой высоте они для нас не опасны. Даю команду:

- Усилить наблюдение за воздухом.

Еще пара "мессеров" проходит ниже нас. Вдруг они начинают круто набирать высоту. Передаю Виноградову (он находится сегодня парой в прикрытии):

- Набирай высоту! Следи за "мессерами", но не ходи за ними.

- Понял! - отвечает Виноградов.

Расчет противника ясен: истребители должны втянуть нас в бой, а в это время бомбардировщики безнаказанно пройдут бомбить наши войска. "Мессеры", конечно, нас видели и теперь ждут, что мы клюнем на их наживку. Но атаковать истребители врага я не стал.

Только на всякий случай увеличил скорость, чтобы улучшить свободу маневра в будущей атаке. Самочувствие мое между тем все хуже и хуже.

Еще шестерка "мессеров" проплывает выше нас, но ниже группы прикрытия.

- Видишь? - спрашиваю у Виноградова.

- Вижу.

- Атакуйте!

Сам тем временем передаю на пункт наведения и на КП, что группа из 12 "мессеров" пытается связать меня боем.

- Ждите бомбардировщиков, - передает Чупиков. - Поднимаю Павлова.