Эй, вы, евреи, мацу купили?

А вот еще один нетипичный случай. Слушал Кац «Би-би-си». И вдруг узнает: его коллега Каплан попросил политического убежища в Англии, а у Каца хранился портфель Каплана. Кац отнес портфель на вокзал в камеру хранения. Четыре дня мучался: а вдруг там деньги! А что еще мог хранить доцент мясомолочного института? Кац вернулся на вокзал, открыл ящик, и тут же его накрыли: «Ваш портфель?» Между прочим, менты тоже надеялись, что там деньги. Короче, Кац во всем сознался. Менты накатали телегу на Каца. И вот партийное собрание.

– Ты скрывал портфель предателя! – Каюсь. – Откуда он у тебя? – Он дал. – А для чего ты «Би-би-си» слушаешь?

Понимаете, все слушают «Би-би-си», но они не выпали из трамвая, а Кац вывалился. Ну, и выгнали его из института. Он подал документы на выезд в Израиль, и вошел в число великомучеников. В Америке на каждом перекрестке плакаты «Свободу Кацу – отцу русской алии!» И что примечательно: об его отцовстве американцы знают исключительно со слов самого Каца. Американцам нужен символ алии. И вот он: мученик, герой! А он так… ну ничего… жив-здоров. Вы меня поняли?»

– Так что там было, в портфеле? – спросил Лернер.

– Открытки с голыми бабами.

Альбрехт откинулся на спинку кресла и закинул ногу на ногу.

– Число желающих покинуть СССР растет как эпидемия из-за одной фразы: «Ваш отъезд не в интересах государства». И вот уже десятки тысяч евреев боятся упустить момент сжечь корабли, убежать от постылой жизни. Душу терзает страх перед неизвестностью, но как пьянит чувство предвкушения новизны.

– Володя, тебе поставить графин с водой? – тонкие губы Лернера вытянулись.

– Можно даже графин вина, – засмеялся Альбрехт. – Итак, власть заразила вас горячкою бегства. Плевать на твою искренность намерения «воссоединиться с тетей из Хайфы», и на твою чистоту еврейской крови, и на твою Богобоязненность, на желание кушать только трефное.

– Кошерное! – проснулся Слепак.

Все захохотали.

– Кошерное, поправился Альбрехт. – Вы помните «самолетное дело»? Кузнецова и Дымшица вели, с ними играли для грандиозного спектакля «Алия из СССР». Ведь были серьезные причины пресечь угон самолета, как только Кузнецов об этом вслух сказал.

– А на что Господь Бог? – улыбнулся Розенштейн. – На все Его воля.

– Альбрехт развел руками.

– Не исключено, Гриша. Но тебе не приходила мысль, что от тебя уже давно хотят избавиться и передать твою четырехкомнатную квартиру на Юго-Западе более достойным товарищам. Ведь получил ее ты от государства бесплатно. Время требует тебя выпихнуть не мытьем, так катаньем. А ты умирал от страха. Когда подавал документы на выезд.

– Выдавали бы комсомольские путевки, – Гриша аж привстал.

– Выдавали. В сорок восьмом году Сталин откомандировал группу офицеров в Израиль. Ну, хорошо, вернемся к первым вашим шагам. Вы отдали в ОВИР свое заявление, справки с места жительства, из военкомата, характеристику с места работы, квитанцию из банка об уплате первого взноса за визу и, наконец, вызов из Израиля. Я ничего не упустил? Итак, на вас заводят ДОПР – Дело оперативной проверки. Как говорится, в России дело чтоб начать, нужна бумага и печать. Проверили. Настал черед за МВД – не их ли вы агент, были или нет судимы.

– Между прочим, – поднял руку Щаранский, – мне в Минске рассказывал Давидович, что делается «агентурно-оперативная установка»: собирают сведения о близких родственниках, опрашивают соседей, сослуживцев.

– Возможно, – согласился Альбрехт. – Наконец материалы собраны. О вас известно как будто все. Конец? Фиг с два. Теперь за вас берется КГБ. Действительно ли родственники за границей? Пригоден или нет к вербовке? Последнюю точку поставит выездная комиссия ЦК партии. Я вас не утомил?

– Ты нас обра-а-адовал, – по-скоморошьи замахал руками Гриша Розенштейн.

– Условия отъезда, Гриша, – улыбнулся Альбрехт, – это не только сам отъезд, но и прмер для назидания другим. Есть подозрение, что примерно у каждого сотого летевшего мужчины в деле лежит обещание сотрудничать. Но это пустяк. Они уехали в свободный мир, и никто их не заставит… Разумеется, бумажка – это простая проверка перед расставанием. Главное – вы поддаетесь вербовке.

– Стоп! Стоп, тезка! – поднялся Слепак. – Мысль твоя, что нами манипулируют, меня коробит. Я сам решаю свою судьбу. Мне надоело здесь, и я хочу уехать. Таких большинство.

– Верно, – сказал Лернер. – При выезде сотен тысяч людей вступает закон больших чисел.

– Наверное это так, – кивнул Альбрехт. – Но между прочим, военкоматы умудряются свести к минимуму призыв одноногих и долгожителей старше ста лет. Когда человеческая масса фармируется не стихийно, а подчинена отбору с самого начала, закон больших чисел уже не столь неумолим. Уже необязательно ограничиваться репрессиями диссидента, можно заставить его уехать в Израиль. И потом, выезжая легально, сохраняем связь с теми, кто остался в Союзе. И смываются грани.

– Вопросов целая торба. Но что с тебя возьмешь, если все это твои домыслы, – сказал Абрамович.

– Да, мои домыслы, – улыбнулся Альбрехт.

– На евреях оттачивается инстинкт власти. В этом наша заслуга перед Россией, – сказал Левич.

– Заслуга перед нашим народом, – сказал Лернер, – если завтра наденем желтые звезды и соберемся на митинг у здания ЦК КПСС.

– Жаль, Лунца нет. Он бы у своего знакомого чекиста, будут нас арестовывать или нет.

– Брать теплое белье с собой не нужно, – усмехнулся Слепак. – Наша работа – садиться на пятнадцать суток. Вышел, отдохнул и – снова посадка…

На митинг у ЦК КПСС собралось полсотни отказников. Ледяной ветер.

– Не разбегаться, – сказал Слепак «сиротам алии».

– Замерзли, – Андурский потирал уши.

– Ну, и куда вы?

– Пирожки купим и вернемся.

– Ну, кто ж митингует с пирожками? Здесь полно западных корреспондентов.

– А мы по дороге съедим.

Пока «сироты алии» бегали за пирожками, милиция арестовала на Старой площади тридцать человек и увезла их в автобусе.

– Опоздали, – развел руками Семен Андурский. По его лицу не видно было, что он расстроился.

Январь 1977-го. Полдень. Из парадной двери синагоги по заснеженной лестнице сыпанули старики с талитами и молитвенниками под мышкой. Напротив синагоги вокруг дуба сугробы трамбовали отказники.

Для многих активистов вчера закончились пятнадцать суток ареста за митинг на Старой площади с желтыми звездами на рукавах. Отсидели свое инженеры из Минска, Киева, Вильнюса, Тбилиси, Кишинева. А сегодня они здесь.

Горка напоминала пересыльный пункт.

– Привет, Брайловский, – окликнул Слепак. – Классно выглядишь.

– Штаны спадают.

– Пятнадцать суток пошли на пользу.

– Чего не скажешь о тебе, – улыбнулся Брайловский. – Ты и в тюрьме курил?

– Но ведь, Витя. – запыхтел трубкой Слепак, – Дзержинский в тюрьме тоже курил.

– Так ты сравниваешь себя с Дзержинским?

Американские туристы шли с дарами: фотоаппараты, магнитофоны, джинсы. Щаранский размахивал большим конвертом, как флагом.

– Джимми Картер солидарен с нами!

– Ты уверен?

– Я уверен, что он наш друг.

Борьба за еврейские голоса в Америке.

– Джимми Картер кандидат в президенты Америки.

– Значит, мы что-то значим для Америки!

– Телеграмма от Картера!

Лева отыскал «сирот алии» Семена Андурского и Гарика Авигдорова.

– Кто со мной на Первомайскую в мастерскую ремонта шахматных часов?

– Я по субботам никуда не езжу, – сказал Семен.

– А сюда?

– Сюда можно. Ты коэн, твою мать. Ты должен нас благословлять в синагоге, а не ездить по ремонтным мастерским.

– Общественная нагрузка.

– Подписывайте письмо в защиту Бегуна, – к ним подошел Файн.

– Иосифа не освободили?

– Нет. Четко пишите свое имя.

– Адрес указывать?

– Не надо, вас и так найдут.

На горку поднялись чета Розенштейнов.

– Коэн, почему ты по субботам ходишь с портфелем?