В Августовских лесах

Далеко за деревьями звонко и призывно заржал конь.

Сукальский вздрогнул. Ему показалось, что в лесных шорохах, в шелесте листьев скрывается шепот приближающихся пограничников и даже слышны их осторожные шаги. Вот сейчас зашевелятся, раздвинутся кусты и раздастся грозный окрик: "Стой! Руки вверх!"

Шаги действительно приближались. За кустом черемухи мелькнула фигура Юрко.

Сукальский оторвал руку от сучка, за который держался.

Робкий и смущенный вид Юрко, измятый коричневый костюм, круглые бараньи глаза вызывали у Сукальского глухое озлобление. Больше всего Сукальского раздражала и озлобляла безответная покорность этого красивого юноши. Стоило пообещать ему, что он скоро будет носить мундир уланского офицера, командовать кавалерийским взводом, драться за новую Польшу, и он, бросив учиться, слепо пошел за паном Сукальским, беспрекословно выполняя все его поручения. А теперь, думал Сукальский, если этот мальчишка попадется в руки пограничников, он так же откровенно и просто выдаст его.

- Все в порядке. Бегите к каналу, - прошептал Юрко. - Торопитесь, прошу вас. А мне надо домой.

Сукальский не ответил, продолжая украдкой хмуро коситься на Юрко. Больше всего ему сейчас неприятна была тонкая, белая, едва покрытая загаром шея юноши, с помятым, нечистым воротничком. У Сукальского бурно заколотилось сердце. От сильного напряжения становилось трудно дышать. Выбрав глазами место, он ударил Юрко ниже мочки уха в шею и, чтобы не забрызгаться кровью, отскочил в сторону.

Когда замерла на лице юноши последняя судорога, Сукальский поднял труп с земли, прислонил его к дереву, сунул в вялые пальцы нож и, согнувшись, побежал в кусты.

Спустя несколько часов пограничники нашли мертвого Юрко. Дальше розыскная собака привела пограничников к берегу Августовского канала и там потеряла след. Под корневищем сваленного дерева была найдена рация германского происхождения.

По глубокой водосточной канаве, заросшей мелким густым кустарником, Сукальский осторожно прополз к каналу. Свой след он посыпал специальным порошком.

Сначала он плыл под водой, иногда высовывая обмотанную камышом голову, жадно глотал воздух, снова плыл вниз по течению дальше от границы, с намерением миновать посты, а там пробраться в Литовский лес. Потом он остановился и, сидя в воде, спрятался под нависшую над берегом корягу. Он слышал, как по противоположному берегу прошел пограничный патруль. Дрожа от холода и страха, сидел не шелохнувшись. К ночи он так закоченел, что его тело начало сводить судорогой. Но переходить в незнакомом месте границу он не решился и поплыл в обратном направлении. Единственным спасением было выползти на берег и идти в Гусарское, чтобы укрыться в доме Михальского. Другого выхода не было. Он вылез на берег, спотыкаясь и падая в темноте, в полном безразличии ко всему окружающему, пошел через поле в село и с трудом добрался до сада Михальских.

Услышав сердитый лай собаки, Юзеф вышел в сад и столкнулся с едва живым, промокшим, облепленным илом и водорослями Сукальским.

- Что случилось? - шепотом спросил Михальский. - А где сыновья?

- Дайте мне вина и спрячьте... Умоляю вас, - еле выговорил Сукальский. - Ваши сыновья спасли мне жизнь, о-о! Да сохранит их господь бог!

Юзеф Михальский принес сухую одежду. Сукальский переоделся. После этого Михальский отвел его в костел, а под утро они уже были у литовской границы. Старый волк Юзеф знал тайные тропы. Через несколько дней он вернулся и был арестован.

Владислав, которого за недостатком улик вскоре выпустили, стал писать высшим властям жалобы, всячески стремясь выгородить отца и запутать следствие.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Вечером Усов вызвал старшего наряда Сороку в канцелярию штаба и приказал:

- Доложите подробно, как несли службу на посту номер шесть.

- Да я уже, товарищ лейтенант, докладывал товарищу политруку, ничего не подозревая, бодро ответил Сорока.

- Доложите еще раз начальнику заставы. Расскажите все от начала до конца, как заступили и как сменились.

- Да по-обыкновенному, товарищ лейтенант! Пришли, заняли пост, залегли... с Юдичевым. Трохи полежали в одном месте, потом пошли в другое, там посидели...

- Посидели, полежали трохи, - багровея, проговорил Усов. - Какую боевую задачу имеет пост?

- Смотреть за каналом и за ближайшими дорогами. - Повернув недовольное лицо в сторону, Сорока добавил: - Да какая там боевая, товарищ начальник, в тылу... Кроме, як бабы сельские полощут белье да голяшками сверкают с утра до ночи, там и смотреть не на что. Ну, ночью туда-сюда, а днем сидеть тошно.

- Так ты, наверное, не службу нес, а смотрел, как бабы юбки моют?

- Конечно, смотрел, - ухмыляясь, ответил Сорока. - Глаза ж у меня подходящие, ну и смотрел...

- Не годятся твои глаза, чтобы нести пограничную службу. Сегодня посылаю рапорт и отчисляю тебя в другой род войск!

- За что, товарищ лейтенант? - Сорока часто заморгал, предчувствуя, какой позор обрушится ему на голову, когда он изменит адрес и пошлет письмо невесте Варваре, бригадиру одного кубанского колхоза, молодой, разотчаянной девушке. Сорока гордился своей службой на границе, рассказывал о подвигах пограничников, сочиняя и выдумывая их по всякому поводу. На заставе это был самый первый балагур, сказочник и фантазер. Недавно он послал своей невесте фотографию. В парадной форме он выглядел таким молодцом, что привел, как писала Варя, в восхищение всю бригаду. И вот теперь начальник заставы прямо заявил, что отчислит его в другую часть. Что же с ним будет, как станет смотреть он в глаза товарищам, а главное - Варваре?

- За что, товарищ лейтенант? Ну, ежели эти самые бабы полоскают, то даю вам честное комсомольское, что и очей своих больше не подниму...

- Плохие твои очи, товарищ Сорока. Они сегодня диверсанта проглядели, нарушителя, такого врага, что...

- Этого не может быть, товарищ лейтенант! - словно подстегнутый, вытягиваясь в струнку, проговорил Сорока, ошеломленный сообщением Усова.

- Прозевали! Да, да, прозевали, просмотрели! Забыли устав. Забыли, что на границе нет второстепенных и главных участков, а есть служба, дисциплина и точное выполнение приказаний. Вам молодой пограничник Юдичев говорил, что это тоже важный пост, а вы убеждали его в обратном, чего вы, как старший наряда, не имели права делать! Вы, вы его должны воспитывать и дисциплинировать, а получается наоборот. Под носом у вас плыл нарушитель, а вы где были? Ходили с места на место и на деревьях воробьев считали!

- Больше этого никогда не будет, товарищ начальник заставы. Я согласен перенести, перетерпеть любое наказание, только никуда не отправляйте меня!

- Поздно! Сдайте оружие. Получите пилотку и приготовьтесь к отъезду, - твердо заключил Усов.

Вернувшись из канцелярии, Сорока долго ходил по казарме из угла в угол, вздыхал, мучился. Несколько раз открывал сундучок, перебирал знакомые вещи. Попадавшиеся в руки письма бригадирши Варвары обжигали ему руки, он запихивал их на самое дно и с треском захлопывал крышку. На Юдичева смотреть не мог, отводил глаза в сторону. Тот тоже молчал. Оба чувствовали, что надо поговорить, но не знали, с чего начать.

- Меня, слышь, Юдичев, отправляют...

- Куда отправляют?

- Учиться... на курсы, - сам не зная почему, брякнул Сорока.

- На какие такие курсы? - удивленно и недоверчиво спросил Юдичев. - Я бы тебя к чертовой бабушке послал, а не на курсы. Проморгали на посту. Ты все... "второстепенный"... "в тылу"... Эх!

- Сам понимаю, что проморгал. Вот за это меня и отправляют в другую часть, - хмуро и подавленно признался Сорока, чувствуя, что у него начинает першить в горле.

- В другую часть? - спросил Юдичев. - Значит, совсем с нашей заставы? А меня как же? Ведь вместе были на посту.

Юдичеву неловко было перед товарищем: себя он тоже считал виновным, да и наказание казалось очень тяжелым. Уехать из части, с которой сжился, не легко.