Устами Буниных. Том 2. 1920-1953

Вечером у нас Злобин. Вышли пройтись, проводить его в 11 — в тихой темной улице старик, под шляпой повязанный платком, роется в мусорном ящике, что выставляют консьержки на ночь возле каждого дома, — что-то выбирает и ест. И м. б. — очень счастливый человек!

7/20 февраля.

Солнце, облака, весна, хотя еще прохладно. Вышел на балкон — 5-ый час — в чистом, углубляющемся небе одно круглое белое облако висит. Вспомнил горы, Кавказ, небо синее, яркое и в нем такое же облако, только ярче, белее — за что лишил меня Бог молодости, того, теперь уже далекого времени, когда я ездил на юг, в Крым, молодой, беззаботный, люди [вероятно, «людей». — М. Г.] — родины, близких? Юлий, наша поездка на Кавказ… Ах, как бесконечно больно и жаль того счастья!

11/24 февраля.

[…] Обедали у Цетлиных с Бакстом. Познакомился с Дионео […] Понравился.

12/25 февраля.

[…] Все, что писал эти дни, — «Безъимянные записки», — противно, чепуха.

16 ф./1 марта.

Репетиция «Любовь книга золотая» Алеши Толстого в театре «Vieux Colombier». Пошлая вещичка, да и стыдно показывать французам нашу старину в таком (главное, неправильном) виде. Обедали у Ландау с Куприным. Куприн жалок и нищенской одеждой и общим падением.

14 марта.

Бальмонтам пишут из Москвы: «Очень трудно, одному на прокормление хлебом и картошкой надо пять[десят] мил[лионов], а служащие получают два с половиной мил[лиона]. […]»

18 марта.

[…] В 5 — лекция Жида ⁶ о Дост[оевском]. […] Жид не похож на художника, — пастор какой-то. Познакомились […] Заснул поздно, читал «Палату ном. 6» ⁷. Волнение, — очень нравится, — мучительное желание и себе писать, и чувство, что ничего не могу, что я полный банкрот — и что вот-вот откроется эта тайна. И тоска, тоска, и мысль, что теперь каждый день дорог, что старость уже на пороге, — да, уже форм[енная] старость.

19 марта.

Погода опять чудесная, все то же за окном серое, чуть сиреневое, без единого облака небо (что-то вроде нашего севастопольского) и каменный красивый беспорядок домов.

Тоска до слез. Опять бесплодно посижу, почитаю «Посл. Нов.», от вестей и подлости которых плакать хочется, — и опять погибший день. Все, что ни вспомню о парижской жизни, отравлено тайной, непонятной тоской.

[Из дневника Веры Николаевны:]

27 марта.

Вернулись от Цетлиных. Сегодня вечером Бальмонт читал свой роман. […] Роман длинен, начинается с романа матери героя. […] Бальмонт спросил Яна о его мнении. Ян похвалил, что можно было, а затем сказал: «а то, что не понравилось, вам, конечно, не интересно?»

— Да, — ответил Бальмонт, — вы правы, это совсем неинтересно. […]

— Это молитва! — произнесла Елена К. [жена Бальмонта. — М. Г.], — а молитву критиковать нельзя.

28 марта.

У нас были гости. Только что разошлись. Было так много, что пришлось все табуретки вытащить, и то некоторые сидели на полу. Были: Бальмонты, с ними пришла и княгиня Шаховская, которая летала над Парижем и которая купила у Бальмонта книгу для издания — большая широкая женщина с приятным медлительным голосом. Потом Аитова с Колей и Лешей Гессен, затем Левины, Койранские и т. д.

Бальмонт читал поэму о драгоценных камнях. Положительно всех зачитал. Большинство изнемогало. Мне, как хозяйке, было даже неловко. […] Всякий раз, когда он бывает у нас, он просит Яна почитать стихи. Ян отказывается и, в свою очередь, просит его. Он со словом «охотно» вынимает книжечку с четко записанными стихами и начинает до одурения слушателя читать.

29 марта.

Убит Набоков ⁸! Еще не верю. […]

Вспоминается все время Набоков. Все наши мимолетные встречи. Первый раз — у Толстых. Второй — у нас, в Отель дэ Сен-Пэр. Он нас пригласил к завтраку у Аргутинского, где он всегда останавливался, когда бывал в Париже. Помню, как приятно меня поразила квартира Аргутинского своими подлинно прекрасными вещами. […] И люди, по-старому приятные. Набоков производил на меня приятное впечатление, но не скажу, чтобы он пленил меня. Слушать было приятно его плавную, ровную речь. Потом я встречалась с ним у Тэффи, где он бывал оживленней, легкомысленнее […] Но главное, я оценила его на Национальном съезде. Он произнес хорошую, умную речь. […]

31 марта.

Панихида по Набокове. Много народу, но по-настоящему расстроен был только В. Н. Аргутинский. […] Вечером у Аргутинского. Был там Нольде, который дал характеристику Милюкова: «Он — человек со всеми замашками из подполья, интеллигент до мозга костей, главным образом, по инстинкту. Теоретически он правее, но тяга у него всегда влево. […] У него нет чутья к людям, к среде, к событиям, отсюда его необыкновенная бестактность. […] Человек он с необыкновенным здоровьем и необыкновенными нервами. Работоспособность поразительная. Он может почти ничего не есть, почти не спать и не ослабеть. Властолюбив».

Пришли Мережковские, внесли шум и смех. Мережковский почти все время нападал на Яна, что его хвалят в «Юманитэ» и в других коммунистических журналах:

— Вас они хвалят, потому что чувствуют в вас позитивиста, — кричал Д. С.

(Это Ян-то позитивист! Вот уменье разбираться в душах людей у «пророка».)

— А меня ненавидят за то, что я реакционер! Меня хвалят католики, роялисты.

И он стал уверять, что нужна реакция, как в тифу. […]

[Из дневника Бунина:]

6 Апреля 22 г.

Вечер Куприна. Что-то нелепое, глубоко провинциальное, какой-то дивертисмент, в пользу застрявшего в Кременчуге старого актера. […] Меня поразил хор, глаз отвык от России; еще раз с ужасом убедился, какая мы Азия, какие монголы! […]

8 Апреля.

[…] На ночь читал Белого «Петербург». Ничтожно, претенциозно и гадко.

9 Апреля 22 г.

Ездил в Сен-Сир и в Версаль […] мысль переселиться в В[ерсаль] на лето или на весь год. Поехал в окрестности, много прошел пешком. Прелестный день.

Вечером разговор с Карташевым. Он, как и я, думает, что дело сделано, что Россия будет в иностр[анной] кабале, которая однако уничтожит большевиков и которую потом придется свергать. В тысячный раз дивились, до чего ошалел и оподлел мир. […]

Кондукторша на трамвае по пути в Версаль: довольно полна, несколько ленивые масляные глаза, два-три верхних зуба видны, чуть прикусывают нижнюю губу. От этого губы всегда влажны, кажутся особ. приятными.

10 Апреля.

В посольстве доклад генерала Лохвицкого, приехавшего из Владивостока. Барская фигура Гирса.

Возвращался — пустые улицы и переулки после дождя блестят, текут, как реки, отражая длинные полосы (золотистые) от огней, среди которых иногда зеленые. Вдали что-то церковное — густо насыпанные белого блеска огни на Place Concorde. Огни в Сене — русск. Национал. флаги.

11 Апреля.

Все дождь, дождь, к вечеру теплее, мягче, слаже. Не могу слышать без волнения черных дроздов.

В 5 У Мережковских с Розенталем. Розенталь предложил нам помощь: на год мне, Мережковскому, Куприну и Бальмонту по 1000 фр. в месяц. […]

19 Апреля.

Все то же — безделье от беспокойства, необеспеченности, мука — куда ехать? Квартира зарезала!

23 Апреля.

Ездили с Верой через Maison Lafitte в С. Жермен. Чудесная погода, зеленеющий лес.