Валерий Чкалов

Чкалов в те трудные для него дни с особой силой почувствовал всю правоту и своевременность этих призывов партии. Многое из того, о чем он только смутно догадывался, становилось ему ясным.

О том, насколько тяжело было Чкалову в Брянской авиационной части, можно судить по его письму жене:

«Летаю мало и не хочу. Какая-то апатия. (Как это не похоже на Валерия Чкалова! – М. В.) Машины очень плохо сделаны, и приходится летать с опаской. Так что никакого удовлетворения не получаешь, а только расстраиваешься».

15 августа 1928 года Чкалов летел из Гомеля в Брянск. Был пасмурный, почти совсем осенний день, тяжелые облака давили самолет к земле.

Пользуясь возможностью потренироваться на малых высотах вдали от «бдительного ока» начальства, Чкалов нырнул под телеграфные провода. За сеткой мелкого дождя он не заметил низко нависших рядов проволоки и сломал машину. Эта авария сильно огорчила его. «Вчера подломал самолет, – писал он Ольге Эразмовне, – страшно неприятно, хотя и пустяки сломал, но все-таки… За шесть лет не было поломок, а тут вот появилась. Объясняю плохим душевным состоянием».

Комиссия, расследовавшая причины аварии, установила: «Врезался в провода. Повреждение: поломка самолета. Заключение: виновен летчик». И эта случайная авария была раздута чуть ли не до размеров тягчайшего преступления.

Сохранился интересный документ – пилотское свидетельство Чкалова за первый период его летной жизни.

Из свидетельства видно, что за все время это была у него одна-единственная авария по своей вине. И все же его отдали под суд.

Чкалов сознавал, что он совершил нелепую ошибку, сам дал козыри в руки своих недоброжелателей. Будущее рисовалось ему в мрачных красках. Однако в письмах к жене он старался быть одержанным. Ольга Эразмовна не должна была знать, как ему трудно. Она кормила сына, и Валерий Павлович не хотел ее волновать. Но Ольга Эразмовна между строк читала: с мужем что-то происходит, у него не все благополучно. И она настойчиво просила писать откровенно.

А Чкалова продолжали травить все бесцеремоннее. Ему вспоминали его старые «грехи», приписывали новые.

Осенью и в начале зимы он находился в подавленном состоянии. Из его жизни ушла радость творческих полетов. В конце концов он не устоял перед желанием поделиться своими переживаниями с близким человеком. С горечью писал он Ольге Эразмовне: «…Так как мои полеты выделяются из других, то это нужно как-то отметить. И вот это отмечают, как „воздушное хулиганство“…»

Но Чкалов не падал духом окончательно. Слишком сильна была в нем уверенность, что он правильно выбрал свой путь.

«Как истребитель я был прав и буду впоследствии еще больше прав, – заявлял он. – Я должен быть всегда готов к будущим боям и к тому, чтобы только самому сбивать неприятеля, а не быть сбитым. Для этого нужно себя натренировать и закалить в себе уверенность, что я буду победителем. Победителем будет только тот, кто с уверенностью идет в бой. Я признаю только такого бойца бойцом, который, несмотря на верную смерть, для спасения других людей пожертвует своей жизнью. И если нужно будет Союзу, то я в любой момент могу это сделать…»

Это не были просто слова, написанные в минуту душевного смятения. В дальнейшем Валерий Павлович на деле доказал их силу и глубину.

Между тем Чкалова ожидали еще худшие испытания. За поломку самолета суд приговорил его к году тюремного заключения. Молодой темпераментный летчик много передумал и пережил в камере Брянского исправительного дома. Да, были ошибки, он не отрицал, были. Увлекаясь полетами, он забывал обо всем на свете и, случалось, нарушал устав. Но он никогда не был «воздушным лихачом». Свою профессию он любил страстно, мечтал в совершенстве овладеть летным искусством, чтобы героически служить Родине.

В камере – тяжелая, гнетущая тоска. Можно спать, лежать, сидеть, ходить – и только. Единственное развлечение – приход тюремного служителя с обедом или ужином.

«Выдержу ли?» – с ужасом думал Чкалов и сам себе отвечал: «Надо выдержать!»

Он старался вспомнить все хорошее, светлое. Разве мало было у него радостей? Как задушевно относился к нему, тогда упрямому и резкому подростку, начальник авиационных мастерских Хирсанов! Из его рук он получил путевку в авиацию. Потом учеба в летных школах. – Шагал вверх по ступенькам; рядом шли мужественные, честные друзья-товарищи. Требовательные и дружелюбные командиры помогали молодым воспитанникам выйти на настоящую дорогу. А «батя»?

«Если бы не перевели батю в другую часть, не сидел бы я здесь», – решил Чкалов.

Мысли его перенеслись к семье. Ольга… сын… Трудно приходится жене. Но она умница, стойкая, любит его…

«1-го был мысленно с тобой и Игорем, думал только о тебе и твой образ видел очень ясно… Ты и сын – вот моя жизнь, мой воздух и свет. Сын – это связующее звено в нашей жизни. А ты – друг, товарищ, который не бросит меня в тяжелую минуту и рядом с которым я отдохну и морально, и физически», – писал он Ольге Эразмовне.

В мрачные дни Чкалов особенно остро сознавал, как много значит для него семья, какой новый смысл внесло в его жизнь рождение Игоря. Письма к жене были полны беспокойной отцовской заботы:

«Лёлик, почему так долго у сынки нет зубов? Ты обрати внимание. Это плохо, если у него сразу пойдут потом. Правильно: два зуба внизу, потом два зуба наверху и четыре внизу и т. д….» «Как он сидит – сам или нет? Капризулит или нет, как оспа, как зубки, прорезались или нет? Ты вот все эти мелочи про сынку не пишешь. Как он вырос? Вес какой его? Сейчас же сходи и взвесь его. Ты знаешь, как мне хочется все это знать…»

…Через девятнадцать дней Чкалова освободили. Но вернуться в свою часть ему не пришлось, – его демобилизовали из армии.

Трудные дни продолжались. Кое-кто из друзей советовал Чкалову забыть авиацию, из-за которой он попал в такой «жесткий переплет», и выбрать себе более спокойную, «земную» профессию. Особенно усиленно рекомендовали ему поступить в технический вуз. Природные способности и энергия Чкалова могли служить гарантией, что он будет хорошим инженером.

Перспектива спокойной жизни, когда не придется ежедневно тревожиться за любимого человека, была по душе Ольге Эразмовне. Но в то же время она понимала, что значит для Валерия навсегда расстаться с самолетом.

Чкалов был великолепным летчиком, однако после суда и демобилизации не легко было добиться, чтобы ему доверили машину. Бездействие страшно угнетало его. Тем более, что вокруг все кипело, люди работали до самозабвения.

В то время трудящиеся нашей страны широко обсуждали первый пятилетний план великих работ, план развернутого социалистического наступления. За цифрами капитальных вложений вставали крупные заводы и фабрики, электрические станции, совхозы, тысячи километров новых железнодорожных линий, громадное жилищное строительство.

Чкалов особенно ревниво следил за перспективами отечественной авиации. Он понимал, что для успешного ее развития необходима мощная индустриальная база. Теперь такая база создавалась.

«А я? Какой вклад я могу внести в великое всенародное дело?» – думал Чкалов и повторял упрямо, как когда-то подростком-кочегаром на пароходе «Баян»: «Буду летать, буду!»

Он устроился в Осоавиахим. В его обязанности входило возить пассажиров на «Юнкерсе». Для летчика-истребителя, да еще такого мастера фигурного пилотажа, как Чкалов, летать на тихоходном, неповоротливом «Юнкерсе» было мучением. С тоской вспоминал Чкалов о своей боевой машине, тем более, что международная атмосфера снова сгустилась.

Заправилы капиталистического мира считали, что наступил удобный момент для нападения на Советский Союз. Летом 1929 года Япония, за спиною которой действовали Англия и Америка, спровоцировала конфликт на Китайско-Восточной железной дороге, и белокитайские войска напали на наши дальневосточные границы.

Летая в спокойном московском небе, Чкалов со злостью сжимал штурвал своими крепкими руками молотобойца. Ему бы туда, где шли горячие бои и на земле и в воздухе!