Неизвестный Юлиан Семенов. Умру я ненадолго...

Дед Ю.С.

* В.И. Кеворков — друг Юлиана Семенова, полковник контрразведки, ныне генерал-майор в отставке, писатель.

1980 год,

ФРГ

Дорогая Кузочка!

(проклятая машинка! Пардон за орфографию, мон шери).

Вспомнив церемонию проводов, ахи Солодина по поводу твоего рисунка тушью мамы, я пришел к наитвердейшей убежденности: ты должна сделать цикл портретов по памяти — Семенов, Тата, Михалков, Никита (или по фото, но не цепляясь за него и не мучая себя и всех — богдановщина!), Оля, Рустем, Шепелев, Беляев, Высоцкий, Софронов.

Помнишь, про Остапа Бендера: «он почувствовал талию» (имеется в виду талия в банке казино). Я почувствовал твою талию сегодня ночью, вспомнив восхищение моих мужиков. Значит, эти твои работы вызовут восхищение сотен им подобных, а это и есть общественное мнение, это и есть молва. Понятно?!

Я прав, Дуня, я прав, ибо в цвете ты опрокинешь академиков — убежден, но они не дадут тебе пока что опрокинуть общество в целом. А в портретах тушью ты у с к о л ь з а е м а!

Помнишь, как Шурик восхищался морщинкой на шее у мамы? (имею в виду рисунок). Помнишь слова Солодина о том, что это — гениально? И они не льстили мне. О живописи они говорили мне наедине: «чертовски интересно, занятно, куда она пойдет дальше».

А про рисунок — опрокинуты. Верь мне. Я их, чертяг, знаю. По поводу маминого увлечения Сибирью. Дело это стоящее.

Советовал бы тебе порекомендовать маме написать письмо Мелентьеву (зовут его Юрий Серафимович) в том смысле, что «пора воздать должное единственному русскому художнику, рожденному в Русской Азии, в Сибири, недалеко от границы с Китаем».

В этой связи было бы разумно продумать вопрос о постоянном — пусть небольшом — филиале музея Сурикова в Москве, где туристы из СССР и зарубежья могли бы видеть сибирского Сурикова.

Всякого рода «главвторсырье и заготтярпромы» занимают в Москве золотые первые этажи, где при умных-то экономистах должны были бы быть блинные, пирожковые, пивные, — нет их, так хоть бы нашли три комнаты для экспозиции в честь Сурикова.

А то рубахи на груди рвем: «зажимают русских», а как до дела — тут «ищи жида, он пробьет, без него туго».

Пусть мама подчеркнет, что она готова работать безвозмездно, фонд зарплаты (105 руб. в месяц) пробивать через Госплан и СМ РСФСР не надо, пусть это будет филиалом Сибирского музея великого художника России и Европы и Азии!

Ежели мамин пыл не иссякнет и не начнется пора новых туров с черными силами магии, пришли мне черновик ее письма Мелентьеву, я готов внести свои коррективы, подсказать что-то, авось пойдет на пользу делу.

Повторяю: отправные политические пункты, которыми можно пробить нашу бюрократию обломовского, столь маме милого типа: 1) Сибирь, родина гения. 2) Художник, принадлежащий миру, Европе, рожден в Азии! 3) Москва должна постоянно н а п о м и н а т ь своим гостям о том, что Сибирь — исконный п о с т а в щ и к русских талантов.

Пишу стремительно, ибо уезжаю сейчас с Ольгой в Утрехт, на Пагоушскую конференцию в какой-то замок Гамлета, где сидят 21 сов. академик и звонят в Бонн, требуя моего присутствия: пошла у серьезных людей мода на автора полицейских сочинений!

На связь выйду — может аж с Парижу. Кузя, твое будущее будет сказочным, коли сейчас 3 года отдашь себя творчеству (из них — 6 месяцев туши). Это я тебе говорю ответственно, «официально заявляю» (Алябрик *).

Целую тебя, мой самый близкий, дорогой и интересный друг.

Твой Юлиан Семенов.

* Друг Юлиана Семенова в Абхазии.

1982 год, Коктебель.

Дом творчества.

Телеграмма маме — Ноздриной Галине Николаевне.

Наверно люди уж слыхали

Про все пробежки бабы Гали.

Ходи спокойно, думай всласть,

Не дай Господь тебе упасть.

Внучки и Борода.

1982 год

Дуня и Оля!

Поскольку я уезжаю с плохим предчувствием, хочу сказать вам кое-что давно.

1. Мама — прекрасный человек, но мы были разными. Я должен был уйти давно. В этом — мое преступление перед вами. Ваше преступление перед вами же в том, что вы эгоистично хотели, чтобы я был — формально — рядом, но недисциплинированность мамы, ее очень импульсивный характер не могли просто-напросто позволить мне продолжать работу, помните это.

2. Вам станет когда-нибудь неловко за то отношение, которое я стал чувствовать последнее время. Особенно — последнее время, ибо отказ Дуни говорить со мной в 75-м, общий отказ — в прошлом году, когда был скандал из-за денег для маминой поездки с друзьями в Сибирь, — я еще относил к детству.

Более — не могу.

3. Советовал бы тебе, Дуня, помнить, кто был с тобою, когда ты плакала от исторички и рисовала почеркушки, кто шел против всех, скандалил, крепил в тебе веру в себя; кто просил тебя не ехать в Питер, кто потом спасал тебя, охраняя в больнице; вспомни, кто молил тебя против Рустема и вытащил тебя из этого эпизода; вспомни, кто ходил с тобою к Хвалибову, кто унижался, чтобы вытащить тебя с собою, кроху еще — за границу, и кто бился за тебя все последующие годы. Не забывай. Бог иначе отомстит плохим в творчестве.

4. Советовал бы тебе, Оля, порасспрашивать тех, кто знал меня, чем ты была и есть для меня. Сердце у меня мяло и рвало от любви к тебе и от страха за тебя.