Император Николай II и его семья

В следующие дни тон печати стал делаться все более и более резким. Австрию обвиняли в желании раздавить Сербию. Писали, что Россия не может дозволить уничтожения этого маленького славянского народа; что она не может допустить австро-германского главенства на Балканах; что затронута национальная честь.

В то время как умы разгорячались, и дипломатические канцелярии работали полным ходом, из Александрии шли полные тревоги телеграммы в далекую Сибирь, где Распутин медленно оправлялся от своей раны в тюменьском госпитале. [33] Они были все приблизительно одного и того же содержания: «Мы испуганы грозящей нам войной. Думаешь ли ты, что она возможна? Молись за нас. Поддержи нас советом». Распутин отвечал, что надо избежать войны какой угодно ценою, если не хотят навлечь на династию и на всю страну самые ужасные несчастия. Его советы отвечали заветным желаниям Государя, миролюбие которого не может быть подвергнуто сомнению. Надо было его видеть в течение этой страшной недели конца июля, чтобы понять, через какие муки и нравственную пытку он прошел. Но наступила минута, когда честолюбие и коварство Германии должны были сломить его последние колебания, и все увлечь в общий водоворот.

Несмотря на все попытки посредничества и предложение русского правительства разрешить инцидент прямыми переговорами между Петербургом и Веной, 29 июля мы узнали, что в Австрии объявлена общая мобилизация. На следующий день пришло известие о бомбардировке Белграда, и еще через день Россия ответила на это мобилизацией всей своей армии. Вечером того же дня германский посол в Петербурге, граф Пурталес, объявил Сазонову, что его правительство дает России двенадцатичасовой срок, чтобы остановить мобилизацию, — в противном же случае Германия сама будет мобилизоваться. [34]

Срок германского ультиматума кончался в субботу 1 августа в 12 ч. дня. Граф Пурталес появился, однако, в министерство иностранных дел лишь вечером. Войдя к Сазонову, он ему торжественно передал объявление войны Германией России. Часы показывали 7 часов 10 минут. Непоправимое событие совершилось.

Глава IX. Царская семья в первые дни войны. Путешествие в Москву (август 1914 г.)

В то время, когда эти исторические события разыгрывались в кабинете министра иностранных дел в Петербурге, Государь, Государыня и Великие Княжны были у всенощной в маленькой Александрийской церкви.

Встретив Государя несколько часов перед тем, я был поражен выражением большой усталости на его лице; черты его вытянулись, цвет лица был землистый, и даже мешки под глазами, которые появлялись у него, когда он бывал утомлен, казалось, сильно выросли. Теперь он всей своей душой молился, чтобы Господь отвратил от его народа войну, которая, он это чувствовал, была близка и почти неизбежна. Все его существо казалось преисполненным порывом простой и доверчивой веры. Рядом с ним стояла Государыня, скорбное лицо которой выражало то глубокое страдание, которое я так часто видел у нее у изголовья Алексея Николаевича. Она тоже горячо молилась в этот вечер, как бы желая отвести грозящую опасность…

Служба кончилась, и Их Величества с Великими Княжнами вернулись на ферму Александрию. Было около 8 часов вечера. Государь, прежде чем пройти в столовую, зашел в свой рабочий кабинет, чтобы ознакомиться с доставленными в его отсутствие депешами. Из телеграммы Сазонова он узнал, что Германия объявила войну. Он имел с министром короткую беседу по телефону и просил его приехать в Александрию, как только он будет иметь к тому возможность.

Государыня и Великие Княжны ожидали Государя в столовой. Ее Величество, обеспокоенная его продолжительным опозданием, только что поручила Татьяне Николаевне сходить за отцом, когда Государь, очень бледный, наконец появился и голосом, выдававшим против желания его волнение, сообщил, что война объявлена. Услыхав это известие, Государыня разрыдалась. Видя отчаянье матери, Великие Княжны в свою очередь залились слезами. [35]

В 9 часов Сазонов приехал в Александрию. Он был продолжительное время задержан Государем, который в тот же вечер принял и великобританского посла сэра Д. Бьюкенена.

Я увидел Государя лишь на следующий день после завтрака, когда он пришел поцеловать Наследника [36] перед тем как ехать на торжественный выход в Зимнем дворце, откуда он, по обычаю своих предков, должен был обратиться с манифестом к своему народу, чтобы объявить ему о войне с Германией. Вид у него был еще хуже, чем накануне, глаза его горели, как будто у него был жар. Он мне сказал о только что полученном известии, что немцы без объявления войны Франции вступили в Люксембург и напали на французские сторожевые таможенные посты.

Я приведу здесь несколько заметок, которые в это время изо дня в день заносил на бумагу.

Понедельник 3 августа. — Государь пришел сегодня утром к Алексею Николаевичу; он преобразился. Вчерашняя церемония дала повод грандиозной манифестации. Когда он появился на балконе Зимнего дворца, огромная толпа народа, собравшаяся на площади, опустилась на колени и запела гимн. Восторг народа показал Царю до какой степени эта война была народной.

Узнаю, что Государь дал вчера в Зимнем дворце торжественный обет не заключать мира, пока хоть один неприятель останется на русской земле. Взяв на себя это обязательство передо всем миромь, Николай II хорошо подчеркивает характер этой войны: это борьба до конца, борьба за существование.

Государыня днем довольно долго беседовала со мною. Она в сильном негодовании. Она только что узнала, что, по приказанию Вилгельма II, Вдовствующая Императрица была задержана на пути в Петербург и должна была из Берлина проследовать обратно в Копенгаген.

«Как он, монарх, мог задержать Императрицу! Как мог он дойти до этого? Он совершенно изменился с тех пор, как военная партия, ненавидящая Россию, приобрела над ним преобладающее влияние, но я уверена, что войну он объявил против своей воли. Он вовлечен в нее кронпринцем, который открыто выступил во главе военной партии и пангерманистов и, казалось, осуждал политику отца; он его заставил согласиться на нее.

Я никогда не любила его за его неискренность, он всегда играл комедию и он так тщеславен. Он меня постоянно упрекал в том, что я ничего не делаю для Германии, и все пустил в ход, чтобы разъединить Россию с Францией. [37] Но я никогда не верила, что это может послужить на пользу России. Эту войну он мне не простит!

Вы знаете, что Государь получил от него третьего дня ночью телеграмму через несколько часов после объявления войны. В этой телеграмме он требовал „немедленного ответа, который один еще может предотвратить ужасное несчастие“. Он постарался лишний раз обмануть Государя… если только эта телеграмма не была умышленно задержана теми, которые во что бы то ни стало хотели войны».

Вторник 4 августа. — Германия объявила войну Франции; я узнаю также, что Швейцария объявила мобилизацию. Отправляюсь в нашу миссию, чтобы узнать, должен ли я готовиться к отъезду.

Среда 5 августа. — Я встретил Государя в парке; он очень радостно объявил мне, что вследствие нарушения бельгийского нейтралитета Англия становится на сторону правого дела. Кроме того, нейтралитет Италии представляется обеспеченным.

«Мы уже одержали большую дипломатическую победу, за ней последует победа оружием и, благодаря поддержке Англии, она наступит скорее, чем это можно думать. Немцы имеют всю Европу против себя, кроме Австрии. Их наглость и деспотизм в конце концов надоели даже их союзникам; посмотрите на итальянцев!»

Вечером я вновь имел длинную беседу с Государыней, которая не допускает возможности моего отъезда в Швейцарию.