Талейран

С другой стороны, находясь в Соединенных Штатах, Талейран понял, что рано или поздно большая часть колоний Франции все равно отойдет от нее. И он предусмотрительно писал:

Если подобные события неизбежны, то нужно, по меньшей мере, задержать их наступление и с выгодой использовать время, которое нас от них отделяет [138].

Анализировал Талейран и взаимоотношения между Англией, Францией и США. В результате уже 1 февраля 1795 года он отправил лорду Лэнсдауну большое письмо, в котором сделал следующий вывод:

Америка вся английская, а это значит, что Англия имеет все преимущества перед Францией в том, чтобы получить от Соединенных Штатов всю ту пользу; какую одна нация может получить от существования другой [139].

Причин тому Талейран выделял несколько: общность языка, общность законодательства и т. д.

Он писал лорду Лэнсдауну:

Побывайте на заседаниях конгресса, местных выборных органов. Последите за дискуссиями, предшествующими подготовке национальных законов. Что цитируют? Где берут аналогии? Где ищут примеры? — В английских законах; в обычаях или постановлениях парламента Великобритании [140].

А вот перспектива франко-американского сближения представлялась Талейрану сомнительной, и он завершал свое письмо такими словами:

Американцы останутся независимыми, и они будут полезными Англии в большей степени, чем любое другое государство [141].

Что же касается французской внешней политики, то ей, по мнению Талейрана, не следовало «ориентироваться на сближение и тем более на соглашение или союз с Соединенными Штатами. Из этого и предлагалось исходить французской дипломатии» [142].

Глава пятая

ГРАЖДАНИН МИНИСТР

Приехав наконец в Париж, Талейран думал, что вернулся в родной город. Но на самом деле он оказался в «мире, более для него чужом, чем охотники из Массачусетса. Это был Париж Директории. На следующий день после смерти Робеспьера Париж вздохнул с облегчением, открыл ворота тюрем и ринулся в залы для балов. От полицейской тирании все опрокинулось в сторону самой исковерканной распущенности. Это не имело ничего общего со свободой» [143].

В день в Париже проходило по двести балов. Все словно сошли с ума. Формальным главой Директории, состоявшей из пяти человек, был виконт Поль Франсуа Жан Николя де Баррас, бывший морской офицер и бывший член Конвента. Его близкими подругами были Жозефина де Богарне (будущая жена Наполеона Бонапарта) и Тереза Талльен. Он был очень элегантным сорокалетним мужчиной, но совершенно «никаким» в области управления. Однако этот недостаток у него в полной мере компенсировался навыками в области интриг. Здесь Поль Баррас был непревзойденным королем.

По сути, Талейрану пришлось заново открывать для себя Париж, и начал он с того, что занял у Жермены де Сталь 25 тысяч ливров. Для кого-то это была бы огромная сумма, но не для Талейрана: с его привычкой «жить на широкую ногу» этого могло бы хватить месяца на три, не больше.

Сама Жермена в это время уже была увлечена 29-летним писателем Бенжаменом Констаном (его полное имя — Анри Бенжамен Констан де Ребек). Он, как и отец Жермены, родился в Швейцарии, а познакомились они с Жерменой в Женеве в 1794 году, когда она вместе с отцом отправилась в изгнание. После Термидорианского переворота они вместе вернулись в Париж, и там Констан принял французское гражданство, активно поддержав Директорию.

Об их романе с мадам де Сталь Талейрану стало известно практически сразу, но чувство ревности ему, похоже, было незнакомо. Во всяком случае, он и виду не подал, что его как-то задела связь «его Жермены» с этим человеком. Более того, он сам стал активно сотрудничать с Бенжаменом Констаном.

Как бы то ни было, прошло несколько месяцев, и Талейран получил от «пятиголовой» Директории портфель министра иностранных дел, заменив на этом посту гражданина Шарля Делакруа [144], «который был попросту неспособен выполнять свои функции» [145].

Произошло это 28 мессидора V года (16 июля 1797 года).

В это время его официальный отец был направлен Талейраном послом в Батавскую республику (Нидерланды). Тайна рождения Эжена Делакруа пока так и остается тайной. Кто-то из биографов видит его внешнее сходство с Талейраном, но оно неочевидно. Кто-то утверждает, что Эжен совсем не похож на своего официального отца, братьев и сестер, но это тоже не доказательство. Некоторые пишут, что Талейран был любовником мадам Делакруа, что Шарль Франсуа Делакруа был очень тяжело болен, что Талейран всю жизнь оказывал помощь Эжену Делакруа и т. д.

Сейчас практически точно установлено, что Шарль Франсуа Делакруа не был биологическим отцом Эжена Делакруа. Во время рождения последнего у него была огромная опухоль на животе, не позволявшая ему даже думать об отцовстве. Но какое все это имеет отношение к Талейрану?

Жан Орьё приводит следующие доводы. Первое: «мадам Делакруа и Талейран находились в очень интимных отношениях» (Orieux. Talleyrand ou Le sphinx incompris. P. 271–272). Второе: «Самый великий художник XIX века — Эжен Делакруа. Даже если бы Талейран за всю свою жизнь не сделал бы ничего, кроме этого сына, — какое произведение мастера!» (Orieux. Talleyrand ou Le sphinx incompris. P. 272.) Третье: «В момент рождения, в апреле 1798 года, никто не поверил, что ребенок родился от Делакруа — напротив, все подумали, что он от Талейрана» (Orieux. Talleyrand ou Le sphinx incompris. P. 273).

Французский историк Эмманюэль де Варескиель по этому поводу пишет: «Все те, кто любит форсировать черты своего персонажа, начиная с Жана Орьё, дали себя соблазнить, не беспокоясь о последствиях, об источниках или, точнее, об отсутствии источников. Раз и навсегда, Талейран не является отцом Эжена Делакруа» (Waresquiel. Talleyrand, le prince immobile. P. 209).

Как пишет биограф Талейрана Луи Бастид, «удивление было всеобщим» [146].

Одни биографы уверены, что в этом Талейрану вновь посодействовала Жермена де Сталь, а вот по мнению Шарля Огюстена Сент-Бёва, Талейран «понравился Баррасу, и через него он вошел в правительство» [147].

На самом деле, Талейран и сам внимательно присматривался к пяти директорам Республики. Для себя он «решал вопрос: искать ли себе нового господина или довольствоваться “этими адвокатами”, как они ни плохи?» [148].

Что касается Директории, то в ней, например, Жан Франсуа Рёбелль выступал категорически против Талейрана, считая, что тот состоит на тайной службе у иностранных держав. Остальные «внимали этим речам без малейшего протеста» [149].

Короче говоря, «все упования Талейрана были возложены на Барраса» [150].

Баррас, в свою очередь, понимал, что Талейран способен на многое. При этом правительству был необходим «хороший дипломат, тонкий ум, способность к долгим извилистым переговорам, к словесным поединкам самого трудного свойства. Он понимал, что эта сложнейшая дипломатическая функция есть та служба, та техника, та специальность, которая сейчас, в 1797 году, имеет и в близком будущем будет иметь колоссальное значение и которую не могут взять на себя ни адвокаты, ни генералы» [151].