В лучах прожекторов

Пришлось вновь перевести машину в глубокий левый крен. Вращение прекратилось. Мотор работал на полных оборотах. Пока я маневрировал, машина еще раз попала в лучи прожекторов. Опять огненные струи пуль потянулись к нам. Оставался один выход — немедленно к земле. Резко повел самолет со снижением и вырвался из слепящих лучей.

Так с глубоким левым креном и подошли на высоте примерно ста метров к станции Пола.

— Шурик, может, до Толокнянца дотянем, а?

— Попробуй, — послышалось в переговорном устройстве.

Но самолет слушался меня все хуже. Вот он снова вращается вправо. Увеличиваю крен. Это ведет к быстрой потере высоты. Совсем рядом мелькают крыши домов. Справа вижу большую поляну, окруженную высоким ельником. Решаю садиться на нее.

Большие лужи блестели при лунном свете, облегчая определение высоты и направления. Над самой землей пробую вывести самолет из крена, чтобы не врезаться плоскостью, но он тут же рванулся вправо, ударился крылом о дерево, потом «клюнул» носом в землю… Вылез я из кабины:

— Эх, Шурик, угробили машину.

Трудно описать состояние сбитого летчика. Плакать хотелось.

Подошли к изуродованному хвосту и стали осматривать. Стальные тросы, соединяющие педаль с кронштейном руля поворота, перебиты, концами они врезались около ободка в руль и отклонили его до отказа вправо. Отсюда и непрерывное вращение самолета.

Шурик Самсонов сосредоточенно осматривал тросы, которые решили судьбу самолета, и вздыхал. Чувствовалось, что он глубоко потрясен происшедшим. А мне было очень жалко самолет. Новый, с хорошим мотором, он свободно с полной бомбовой нагрузкой набирал высоту до 2500 метров.

— Сними пулемет, часы и пойдем в Толокнянец, — сказал я штурману.

Внезапно в темноте послышались голоса, заставившие нас насторожиться. Не сговариваясь, выхватили пистолеты. Послышался щелчок — это Шурик взвел курок.

— Шурик, тихо! — притронулся я к его плечу. — Стой! Кто идет?

В ответ совсем рядом послышался громкий бас:

— Ты что, сдурел?

К нам подошли несколько бойцов.

— Мы зенитчики, мост через реку Пола охраняем. Увидели, что вы упали, пришли помочь, — наперебой говорили они.

— Спасибо, спасибо, какая уж тут помощь, видите, что осталось, хорошо, что сами-то живы…

Разбитый самолет сдали под охрану зенитчикам и направились на станцию.

Зайдя в один из домов, где располагался штаб воинской части, сообщили в полк, что сбиты и утром будем в Толокнянце, куда попросили прислать самолет.

Шли довольно долго, вначале еще разговаривали, потом замолчали.

Не до разговоров было.

Вот и Толокнянец. Зашли в дом, где раньше размещалась наша эскадрилья, постучали. Хозяйка, увидев нас, запричитала:

— Как же вы попали сюда среди ночи, мои милые? Живете-то как, родненькие? Все живы у вас?

— Живы, живы, тетя Маша. Вот только мы чуть не угробились.

Дома не усидеть. Вышли на крыльцо. Светила луна. В небе был слышен рокот пролетающих У-2. Они шли один за другим на боевое задание. Тяжело слушать, как летят друзья, зная, что у тебя была машина, а ты ее разбил!

Утром в Толокнянец прилетели два самолета и доставили нас в полк.

К месту аварии направили комиссию. Через несколько дней она доложила: тросы перебиты осколками зенитного снаряда. Значит, напрасно я подозревал, что их перерезал Шурик очередью своего пулемета.

Разыскал его, извинился.

После этого происшествия мы с Шуриком сотни раз летали на задания. Он стал замечательным штурманом. А когда его принимали в ряды ленинского комсомола, все наши комсомольцы, как один, подняли руки «за».

А. Ф. Самсонов

Никогда, пожалуй, я не рвался так на задание, как в этот раз. Цель, правда, была необычная, но главное заключалось даже не в этом.

Возвращаясь к себе на аэродром перед самым рассветом, мы с Зайчиком (штурманом у меня был он) неожиданно заметили в овраге кое-как прикрытые ветками штабеля ящиков. «Склад боеприпасов, заманчивая цель», — мелькнуло в голове.

— Леша, засеки точное место, — передал я Зайчику и дал полный газ. — Скорее домой!

— Товарищ майор, разрешите еще один вылет. Нашли склад с боеприпасами. Мы с Зайцевым мигом.

Командир полка Куликов посмотрел на небо, успевшее посветлеть, на меня, затем на Зайчика. Подумал. Наконец кивнул головой.

— Летите! Только уже светает, осторожнее, — предупредил майор и тут же добавил: — Я очень рад, товарищ старший сержант, что не ошибся, когда представил вас неделю назад к ордену Красного Знамени…

— Служу Советскому Союзу! — радостно выпалил я. — Разрешите идти?

Дорога каждая секунда. Зайчик уже сидел в кабине. Под крылом возились оружейники.

Ну что там? Скоро? — окликнул их штурман.

— Готово! Зарядил по первое число, — громко доложил Сукачев, на четвереньках вылезая из-под самолета.

Взлет разрешили немедленно. Дал полный газ, и самолет стал набирать скорость.

Неужели получу Красное Знамя? Если дадут, значит, действительно я научился воевать: бессонные ночи, ежеминутный риск, огромнейшее напряжение — все это не прошло впустую, И дело тут, конечно, не в ордене и даже не в похвале командира. Просто я понял: ухабистой трудной дорогой войны я шел правильно.

Пролетаем линию фронта. Мимо самолета блестящими искорками пронеслись две короткие очереди. Третья прошила крыло. Самолет резко лег в левый крен. Верхушки деревьев замелькали так близко, что казалось, вот-вот колеса коснутся их пушистых крон. Пулемет стучал где-то сзади. Проскочили!

Вышли в район цели.

Среди кустов, словно муравьи, сновали гитлеровцы. Тракторы тянули по оврагу груженные ящиками прицепы. Возле склада боеприпасов вовсю шла работа.

Ложусь на боевой курс.

— Сбросил! — крикнул Зайчик.

Лес дрогнул. Огромной силы взрыв потряс воздух. Овраг наполнился черным густым дымом. В небо столбом взметнулись комья земли. Нас сильно подбросило. За первым взрывом последовали второй, третий. Захотелось от радости выкинуть что-нибудь необычное, озорное.

— Давай споем, — предложил Зайчик.

— Запевай!

С песней перевалили через передний край. Солдаты из траншей махали нам руками. В ответ я качнул самолет с крыла на крыло.

Показался аэродром. На посадочной площадке люди.

— Нас встречают!

— А ну, Леша, держись! — крикнул я, не в силах унять радостного возбуждения. Захотелось совершить что-то ошеломляющее. Почти бессознательно убираю газ, тяну ручку на себя и толкаю левую педаль. Самолет падает в штопор. Виток, другой… Потом бросаю машину в петлю. Земля и розовое от зари небо на мгновение поменялись местами.

— Ты что, ошалел?!:— кричал Алексей, когда машина, выйдя из петли у самой земли, выполняла уже боевой разворот. Еще мгновение — и самолет покатился по земле.

— Да ты, друг, с ума сошел! — продолжал возмущаться Алексей, когда самолет заканчивал пробег.

Я выпрыгнул из кабины и побежал к командиру полка. Лицо горело от возбуждения. Запыхавшись, доложил:

— Товарищ майор, ваше задание выполнено. Склад боеприпасов уничтожен!

И только тогда заметил, что Куликов бледный от гнева.

— Кто вам разрешил хулиганить над аэродромом? — спросил он. — Вы лихач, а не летчик. Я отстраняю вас от полетов! Начальник штаба! Верните из дивизии наградной материал на старшего сержанта. Подготовьте приказ о разжаловании его в рядовые.

Кипятком ошпарили меня слова командира. И как я мог такое натворить? Не заметил, когда ушел майop. Меня окружили товарищи. Все осуждающе смотрели, и ни в одном взгляде я не увидел сочувствия.

Первым нарушил молчание командир звена Дмитрий Супонин:

— Ты что же делаешь? Кого хотел удивить? Думал, мы тебе овацию устроим? Дескать, прилетел мастер высшего пилотажа Шмелев! Встречайте! Эх ты!

— В какое время вздумал развлекаться! — поддержал его Егоров.

Щеки мои горели от стыда. Что тут скажешь? Виноват, и все. А тут еще Скочеляс масла в огонь подливает: