Безумное благо

С этого места читайте как можно внимательнее. Это как игра в летних журналах. Нужно отыскать кролика, спрятавшегося в ветвях деревьев, следить за деталями, замечать приметы. Не рассчитывайте, что я скажу вам, кто охотник. Не перескакивайте через строки. Вы рискуете пропустить признание. Вы еще не такое узнаете. Чаще всего письма такого рода пишут у себя в голове, как некоторые представляют себе собственные похороны. Я предпочитаю изложить все черным по белому. Так мне самому все кажется яснее. Что будет уничтожено? Прошлое? Наши жизни? Правда? Эти страницы адресованы вам и никому другому. Они взорвутся вам в лицо. Погодите. Налейте себе еще чуточку джина, я разрешаю. Рановато, но сегодня особый день, гарантирую вам. Не пейте все разом. Я хочу, чтобы у вас мысли были в порядке до самого конца. С этого момента могут произойти ужасные вещи. Мне тоже нужно чего-нибудь выпить, так, для поднятия духа. Вы позволите?

Она не пошла на работу в понедельник. Во вторник ее тоже не было в офисе.

Мне сказали, что Мод мне изменяет. Я решил все выяснить. Это была ошибка.

Именно в то время Мод не захотела больше спать со мной. По вечерам, лежа в постели, она смотрела идиотские передачи и ела печенье, рассыпая крошки по простыням. Иногда она спрашивала меня, люблю ли я ее, и я неизменно отвечал: да. Я, в свою очередь, не решался спросить ее, почему она больше не разрешает до себя дотрагиваться. Я должен был спросить. Я же изображал безразличие человека, получившего пятый «Сезар» [65] за один вечер. Одним словом, я был ничтожеством.

Я входил в спальню. Мод сидела на краю постели в пеньюаре, с мокрыми волосами. Здоровалась, не отзывая взгляда от экрана.

— Что ты смотришь?

— Так, всякую чушь.

Она вставала, чтобы переключить канал. Кнопки пульта больше не реагировали, когда на них нажимали.

— Только что по первому показывали твоего друга Родольфа.

— И как он тебе?

— Отёчный и депрессивный.

Однажды ночью мы все-таки занимались любовью в этаком полусне. Мы не двигались. Я все еще был в ней. Я прижал ее к груди, и она залилась слезами. Я говорил ей: тише, тише, — гладя ее по волосам, прилипшим от пота ко лбу. Она успокоилась; всхлипывала все реже. Наконец, уснула. Я повернулся набок, туда, где цифры радио-будильника слабо светились синим; мой мокрый и сморщенный пенис покоился у меня на животе. Тогда я понял, что потерял ее. Прежде она не плакала.

Малый задний ход. Вы застегиваете на все пуговицы свою оксфордскую рубашку. Это всегда было выше моего понимания — люди, которые застегивают верхнюю пуговицу, не надевая галстук. Вы что, из деревни приехали, или как? Марка рубашки: «Брукс Бразерс». Вы, конечно, удалились от света, но все-таки. Черт знает что носить не станете. Сегодня вам не очень хочется бриться. Сделайте это. Да, да, сделайте это. Смелее. Это не займет много времени. Мод ужасала моя небритость, знаете ли. Ее это просто выводило из себя. В таких условиях о поцелуях не может быть и речи. Вот видите, чем вы рискуете. Ну вот, теперь я уже даю вам дружеские советы. Не брейтесь ни в коем случае, и гори оно все огнем. Пусть ваши серые щеки станут жесткими, как наждак. Вы старичок, напоминающий мне дедушку с рекламы «Макдоналдса».

Я не хотел унизительных признаний. Мне достаточно было простой правды.

— Это трудно, — сказала мне Мод.

Она не знала, с чего начать. Позади маячили наши общие воспоминания. Теперь они казались неуместными, как личные безделушки, расставленные в гостиничном номере. Она выбрала обед в ресторане на Мадлен, где подавали лучшую в городе икру.

Она уходила. Незачем было к этому возвращаться. Я даже не был зол. Я говорил с ней обо всем, что мы пережили вместе. Я подлил ей немного белого вина, которое она любила, «Шатонёф-дю-Пап» 1995 года. Она подвинула вперед руку по скатерти. Я накрыл ее своей. Она не убрала руку. Ее глаза так блестели, что казалось — они полны слез. От этого ее взгляд становился потерянным; вам это тоже сразу в ней понравилось. Никто не мог перед этим устоять.

Она не хотела говорить правду мне в глаза. Мне нужно было лишь слегка включить воображение. Может быть, Мод чересчур любила деньги или, по крайней мере, то, что они позволяют делать. С ней следовало бы уехать туда, где нет магазинов, в рай, где никто не слыхал о существовании кредитных карточек. Она хотела жить своей жизнью. Я никогда не понимал толком, что значит это выражение. Теперь я знаю: в общем и целом оно равноценно пожеланию удачи тем, кто вас любит. Мод улыбнулась мне. В ее улыбке была жалость и какая-то усталость. Мне она не понравилась. О, нет, мне она совсем не понравилась.

Мод вышла из ресторана. На улице лил дождь. Я видел через стекло, как она остановилась на секунду, чтобы раскрыть зонтик. Затем исчезла в воскресной толпе. Я наполнил бокал белым вином и выпил до дна. Мод свое вино так и не допила. Она никогда не допивала порцию целиком. Я тоже вышел на улицу. На перекрестке была припаркована полицейская машина. Чуть поодаль стояли автобусы жандармерии. Манифестация еще только ожидалась. Я застегнул ворот плаща.

Продолжение было тягостно-банальным. На улице Мезьер я оскорблял Мод, как никогда прежде никого не оскорблял. Никогда не думал, что мне придется употребить когда-нибудь такие слова. Даже не осмеливаюсь их здесь воспроизвести. Мод не отвечала. Она была уверена в себе. Ее выбор был сделан. Я вел себя отвратительно. Это можно оправдать, но гордиться тут нечем. Я позволил себе опуститься до низости. Печаль и смирение должны были прийти позднее. Я говорил себе это, чтобы утешить самого себя. Это ничего не дало. Хотел бы я, чтобы все было цивилизованно. Хотел бы я потерять ее без драмы, нежно похлопав по попке. Я был не способен на это. Наши родители не учат нас, как вести себя в подобных ситуациях. «Береги себя». Вот, что она сказала мне, уходя. При том, что она никогда не употребляла это выражение.

В тот вечер по телевизору показывали документальный фильм о смерти Мэрилин Монро. [66] Что вы делали 5 августа 1962 года?

Так закончилась наша красивая история. Мод оставила мне квартиру со всем ее содержимым. Забрала только свои диски и одежду. Видеокассеты я мог оставить себе. Книги тоже. Ее родители развелись, когда ей было десять, и она присутствовала при разъезде с грузчиками, которые беспрестанно спрашивали, что куда отправлять. Это зрелище ранило ее. Ее отец, в конце концов, хлопнул дверью. «Разбирайтесь сами со своими коробками!» Она хотела оградить нас от этого.

В конце концов, я все выяснил. Мод была со мной откровенна. Вы трахали ее во второй половине дня в «Плазе». Прошло время маленьких гостиниц на Левом берегу. Наезжая в Париж, Господин вел прием с пяти до семи в своем люксе на авеню Монтень. Селился в роскошных номерах под чужим именем. Вы — как хотите, но я не думал, что у Мод такой плебейский вкус. Вы угощали ее шампанским, заказав его в номер? А икру заказывали — потом? Могли бы, кстати, не звонить мне посреди ночи, забыв про разницу во времени. Догадываюсь, что алкоголь был причиной подобной забывчивости. Но, мне кажется, если у кого-то из нас и был повод напиваться, так это у меня, верно? Я ненавидел, когда меня внезапно будил оператор «AT&T». [67] Я ненавидел это. Во сне мне удавалось не думать о Мод. Ее больше не было рядом. Я не знал, куда она ушла. Если у вас не было ее нового номера, я тут ни при чем. Она мне его не оставила, гарантирую вам.

Теперь разбирайтесь с ней сами. Ваша очередь привыкать к ее отлучкам. Что она вам рассказала? Что я вернулся к своим родителям? Сообщаю вам, что она оставила мне квартиру. Она была не до конца неэлегантна. Не будем говорить об одном и том же сто пятьдесят лет. Я так и не узнал, когда она начала мне лгать.