Григорий Распутин

Царица усердно писала царю, что «Николашу» надо убрать, что он знается с членами Гос. Думы, завидует царю и хочет сесть на его место. Вся же остальная Россия, начиная с ультраправого депутата Пуришкевича, понимала, что этот царский шаг еще больше приблизит его к гибели, а Россию – к катастрофе.

Участники этого заговора решили осенью 1916 г. выждать удобную минуту и убрать царя, после чего посадить на престол конституционного монарха, вел. кн. Николая Николаевича. Этот последний, живший в это время в Тифлисе, видимо, не делал никаких шагов, чтобы поощрить заговорщиков, но не говорил им и категорического «нет».

Николай Николаевич был когда-то мартинистом. Известно, что он поддерживал дружеские отношения с русскими масонами; в частности, одним из его ближайших друзей был Александр Иванович Хатисов, городской голова Тифлиса, член к.-д. партии, председатель Кавказского Земгора и масон 33 степени. Хатисов был членом Гос. Думы, армянин, женатый на русской: Они с женой бывали на официальных приемах у великого князя, теперь – Главнокомандующего Кавказской армией, иначе говоря – южного фронта. А кроме того, Хатисов имел «свободный вход» к Николаю Николаевичу во всякое время, что очень ценил.

История этого заговора погребена в наполовину истлевшем номере русской эмигрантской газеты «Последние новости» (22 апреля 1928 г.), выходившей в Париже в 1920 —1940 гг. Теперь ее можно получить в некоторых книгохранилищах США на микрофильме, но, к сожалению, к моменту, когда ее решили переснять, текст был сильно испорчен временем. Автор этой мемуарной статьи, С. А. Смирнов, был масоном 30°, и называлась она «История одного заговора». Тот факт, что историк П. Н. Милюков, редактор «Последних новостей», напечатал эту статью, будучи сам, хотя и в очень слабой степени, причастен к заговору, придает рассказу максимум достоверности».

Достоверность сомнительная, да и книга Берберовой едва ли может рассматриваться как истина в последней инстанции (не зря к ней довольно скептически относился Вадим Валерьянович Кожинов), но в любом случае об Орлове как о масоне у Берберовой нет ни слова, а масонство Великого Князя Николая Николаевича можно считать довольно условным.

И все же история с Орловым, Великим Князем Николаем Николаевичем и их заговором не есть плод больной фантазии нынешних борцов с масонскими кознями. О князе Орлове писал симпатизировавший ему протопресвитер Шавельский, и если ему верить (а в данном случае, повторим, он свидетель защиты, а не обвинения), то оказывается, что независимо от того, был Орлов масоном или не был, самые близкие к Государю люди, и возможно люди очень благородные, честные и монархически настроенные, каким несомненно был Орлов, или превращались во врагов Императора, или во врагов его политики, и Государь вынужден был их от себя удалять.

«В первые же дни пребывания Государя в Ставке я обратил внимание на то, что почти ежедневно, после обеда, в 10-м часу вечера к великому князю в вагон заходил начальник походной Канцелярии Государя, в то время самый близкий человек к последнему, свиты его величества генерал князь В. Н. Орлов и засиживался у великого князя иногда за полночь, – вспоминал Шавельский. – О чем беседовали они? Из бесед с великим князем, как и с Орловым, я вынес определенное убеждение, что в это время обоих более всего занимал и беспокоил вопрос о Распутине, а в связи с ним и об Императрице Александре Феодоровне. Я, к сожалению, не могу сказать, к чему именно сводились pia desidena того и другого в отношении улучшения нашей государственной машины. Но зато с решительностью могу утверждать, что как великий князь, так и князь Орлов в это время уже серьезно были озабочены государственными неустройствами, опасались возможности больших потрясений в случае непринятия быстрых мер к устранению их и первой из таких мер считали неотложность ликвидации распутинского вопроса».

Великий Князь Николай Николаевич предстает в мемуарах Шавельского как государственник и патриот, некогда совершивший трагическую ошибку («Представьте мой ужас: Распутин ведь прошел через мой дом!») и много раз пытавшийся укротить Распутина, но мужик оказывался сильнее. Главной виновницей такого положения дел Великий Князь считал Императрицу: «В ней все зло. Посадить бы ее в монастырь, и все пошло бы по-иному, и Государь стал бы иным. А так приведет она всех к гибели».

Мнение Николая Николаевича разделял князь Орлов, который, как писал протопресвитер, «будучи самым преданным из всей свиты слугой Государя… чрезвычайно скорбел из-за страшного несчастья, каким он считал влияние Распутина на царскую семью, и принимал все меры, чтобы ослабить такое влияние. Но все усилия князя Орлова привели лишь к тому, что царица, считавшая всех врагов Распутина своими личными врагами, возненавидела его, а царь, хоть наружно не изменял прежнего доброго отношения, но уже, под влиянием жены, был готов в каждую минуту отвернуться от него».

О Распутине и «распутинском настроении царской семьи» беседовали два русских аристократа и не слишком скрывали, что «они так именно понимают создавшуюся обстановку и что единственный способ поправить дело – это заточить царицу в монастырь, – писал Шавельский. – Но осуществить такую меру можно было бы только посредством применения известного рода насилия не только над царицей, но и над царем. А на такой акт в то время оба они были не способны: оба они были идеально верноподданны. Поэтому их разговоры в то время и не шли далее разговоров. Но оба князя забывали, что в царских дворцах и ставках и стены имеют уши. Поэтому их благонамеренные беседы оказались небезопасными. Нет никакого сомнения, что в Ставке вообще, а во время пребывания Государя в особенности, за великим князем, как и за князем Орловым, присматривали; следили за каждым их шагом, ловили каждое их слово. Аккуратные, ежедневные, продолжительные, тянувшиеся иногда за полночь, посещения князем Орловым великого князя, конечно, не могли остаться не замеченными и не проверенными агентами противников великого князя. (Письмо Императрицы от 16 июня 1915 г. подтверждает это: за вел. князем и кн. В. Н. Орловым все время следил ген. Воейков.)».

Сам Шавельский, судя по его книге, планам заговорщиков в душе симпатизировал, но активного участия в них не принимал.

«…на почве распутинской истории у меня с князем Орловым завязались откровенные и дружеские отношения. В этот приезд Государя он раза два заходил ко мне, и мы делились с ним наболевшими переживаниями. Один раз у него вырвалась фраза: „Я много дал бы, если бы имел какое-либо основание сказать, что Императрица живет с Распутиным. но по совести ничего подобного не могу сказать“. Эта фраза получает особенное значение ввиду того, что князю Орлову, как никому другому, было известно все сокровенное в жизни царской семьи, и служит лучшим опровержением той грязной, к сожалению, весьма распространенной сплетни, будто бы влияние Распутина утверждалось на нечистой связи с молодой Императрицей».

Понятно, что протопресвитер приводит слова Орлова, чтобы опровергнуть лживые слухи о Государыне, но все равно было бы очень странно, если бы Государь продолжал удерживать человека с таким образом мыслей подле себя.

О настроениях князя Орлова писал и другой хорошо осведомленный свидетель – генерал Спиридович:

«Сплетня о плане заточения Императрицы распространялась среди обслуживавших Государя лиц <…> и шла из купе князя Орлова. В ту поездку князь Орлов позволил себе как-то особенно резко бранить Государыню, не стесняясь тем, что в соседних вагонах находился сам Государь, а нехорошие эпитеты князя слышали не только собеседники князя, но и прислуга и фельдъегерские офицеры, вертевшиеся тут же в его купе-канцелярии.

Это вызывало тогда большие разговоры. При дряхлости министра двора, никто не мог воздействовать на князя.

В один из вечеров того пребывания в Барановичах, генерал Дубенский, большой патриот и не менее большой болтун, предложил мне настойчиво прокатиться на автомобиле, так как ему, кстати, надо и кое-что мне сказать. Когда мы отъехали довольно далеко, генерал исподволь, осторожно стал рассказывать мне, что существует план заточения Императрицы в монастырь. Что замысел этот идет из ставки и что к нему причастен князь Орлов, что особенно и озабочивает его, Дубенского. А князь даже рассказывал это, по секрету, конечно, лейб-хирургу Федорову. От Федорова это услышал Дубенский и вот он считает, что это надо бы доложить Дворцовому коменданту. Я слушал молча, обдумывая как выйти перед Дубенским из щекотливого положения, создаваемого рассказом, в котором была доля правды, о которой уже знал Воейков.