Из моего прошлого 1903-1919 г.г.

Естественно, поэтому, что мне же пришлось принять и прямое участие в управлении Лицеем, когда в силу необходимости придать Лицею более отвечающее его нуждам и соответствующее требованиям времени устройство его учебной части и его административной организации, – уже в царствование Императора Николая 2-го, – ему была придана своеобразная организация вне всякой зависимости от какого-либо ведомства, с подчинением его ведению особого Совета из бывших питомцев Лицея, утверждаемых в этом звании Высочайшею властью – я вошел в состав этого Совета и оставался в нем до самой революции.

На мою же долю выпала и печальная роль принять прямое участие в безнадежных попытках спасти Лицей от неизбежного закрытия его властью Временного правительства, в самом начале, его деятельности, когда оно предполагало еще управлять судьбами России, игнорируя народившееся рядом с ним действительное «правительство» в лице Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов.

В октябре 1911-го года Лицей собирался торжественно отпраздновать свой 100-летний юбилей.

Приготовления к этому дню начаты были еще задолго.

В числе их бывшие питомцы Лицея остановились на мысли поднести Лицею мраморный бюст Государя, как Покровителя Лицея, и на меня, как часто имевшего возможность видеть Государя, на моих ежедневных докладах, возложено было осведомиться, согласится ли Государь разрешить, чтобы избранный им самим скульптор мог получить у него нисколько сеансов, чтобы добросовестно исполнить свой труд.

Согласие Государя было дано с величайшею готовностью еще задолго до убийства Столыпина и назначения меня Председателем Совета Министров. Государь разрешил мне при этом сказать Попечителю Лицея А. С. Ермолову и Совету Лицея, что Он «не может отказать в этой просьбе, потому что Он желает этим показать лицеистам насколько Он ценит все прошлое Лицея и с каким доверием смотрит он на исключительную преданность лицеистов заветам Лицея».

Из представленного Государю списка, скульпторов, трудами которых можно было воспользоваться в данное время, Он особенно остановился на молодом скульпторе, Академике Кустодиеве, принимавшем самое деятельное участие в качестве ближайшего сотрудника Репина в написании его знаменитой картины торжественного юбилейного же Собрания Государственного Совета 1901-го года. Кустодиев был тогда еще мало известен как скульптор, но Государь заметил мне, что, не стесняя бывших лицеистов в выборе художника, Он видел недавно перед тем самого И. Е. Репина и слышал от него, что он считает Кустодиева исключительно даровитым скульптором и предсказывает ему великую будущность.

При моих же докладах выяснилось, что Государь предполагает пробыть в 1911-м году сравнительно долго осенью в Крыму и предлагает отложить торжественное празднование столетия до января 1912 года. Так было затем окончательно решено уже после приезда Государя в Ливадию в начале сентября 1911 года, после убийства Столыпина.

В начале декабря был принят Попечитель Лицея Ермолов, установлены все подробности празднования, и Государь широко исполнил данное им обещание отметить юбилей Лицея, как выдающееся явление в нашей жизни.

Без преувеличения можно оказать, что, несмотря на весь привычный блеск устраиваемых нашим двором в ту пору приемов и празднеств, Лицейский юбилей был на самом деле событием, выдающимся по красоте и оказанному, по инициативе Государя, вниманию. Не одни лицеисты не забудут того, что они пережили в течение почти целой недели в начале января этого года. Для меня же лично, несмотря на всю обремененность в ту пору занятиями эти дни были как бы личным моим праздником, настолько Государь пользовался каждым случаем, чтобы сказать мне, как Ему отрадно быть среди лицеистов и как жаль Ему, что состояние здоровья Императрицы помешало ей и Великим Княжнам присутствовать на этих торжествах.

И на самом деле, торжественный Акт в Лицее 7-го января; парадный обед в Зимнем дворце 9-го; спектакль в Мариинском театре в присутствии всего двора и массы приглашенных 11-го; бал, устроенный лицеистами в самом Лицее 13-го; и товарищеский обед для всех съехавшихся лицеистов и депутации, устроенный в помещении Дворянского Собрания 15-го января; множество приветствий, полученных от всех ученых и учебных заведений и, в особенности признание заслуг Лицея перед родиною, каким оно выразилось в Высочайшей грамоте, дарованной Лицею Государем в день акта, – все это закончило в поразительной красоте и действительно далеко вышедшей за пределы обычной официальной торжественности столетнее существование Лицея не дало каждому из нас какое-то, трудное передаваемой чувство гордости от сознания того, что мы принадлежим Лицею и вышли из его стен.

Кому из нас могло придти в голову, что всего через короткие пять лет, в марте 1917 года, на заре, так называемого революционного обновления России, одним из первых актов разрушения будет разрушение именно Лицея, и притом по одному только соображению – уничтожить хотя бы и «привилегированное» учебное заведение, хотя бы оно и было замечательным рассадником знаний и научной подготовки к честному труду.

Быстро миновали праздничные дни, и на смену их также быстро пришли будни с их заботами, осложнениями и печалями. В эту пору последние выразились в новом для меня явлении – неудовольствии Государя на указанные уже мною выше явления, которые не могли, конечно, долго оставаться скрытыми и рано или поздно, но должны были выйти наружу и поставить передо мною лично, как и перед всем правительством, каково ни было различие во взглядах среди отдельных его представителей, трудно разрешимую, или скорее всего, просто неразрешимую задачу.

Первое ясное проявление неудовольствия Государя на кампанию печати против Распутина проявилось в половине января 1912-го года. Мне приходилось в ту пору постоянно видаться с Макаровым, чтобы уславливаться об организации выборов в Государственную Думу. В ту пору он еще не подпал влиянию своих выборных сотрудников, – Харузина и Черкаса – охотно советовался обо всем со мною и нисколько не отстранял меня от выборного производства, как это скоро произошло, но напротив того искал моего совета и поддержки. Макаров в ту пору был нездоров, не выходил из дома, и я пошел к нему – это было как-то в воскресенье вечером, – на его казенную квартиру на Морской.

Я застал его в очень угнетенном настроении. Он только что получил очень резкую по тону записку от Государя, положительно требующую от него принятия «решительных мер к обузданию печати» и запрещение газетам печатать что-либо о Распутине. В этой записке была приложена написанная в еще более резких выражениях записка о том же от 10-го декабря 1910 г. на имя покойного Столыпина, прямо упрекавшая последнего в слабости и бездеятельности в отношении печати и «очевидном нежелании остановить растлевающее влияние подбором возмутительных фактов».

Ясно, что покойный Столыпин, получивши эту записку, имел по поводу ее объяснение с Государем, которое кончилось для него благоприятно, и Государь, никогда не выдерживавший прямых возражений, дал ему благоприятный ответ, а самую записку взял обратно. Макаров буквально не знал, что делать. Я посоветовал ему при первом же всеподданнейшем докладе объяснить Государю всю неисполнимость его требований, всю бесцельность уговоров редакторов не касаться этого печального места и еще большую бесцельность административных взысканий (запрещение розничной продажи и т. п.) только раздражающих печать и все общественное мнение и создающих поводы к разным конфликтам с Правительством и, наконец, полнейшую безнадежность выработки такого законопроекта о печати, о котором мечтали наши крайние правые организации и который должен был облечь Правительство какими-то сверхъестественными полномочиями.

Я предварил его, что Государь уже заговаривал со мною об этом, и я высказал Ему тогда же все эти мысли. Если бы доклад Макарова встретил недружелюбный прием, а тем более резкий отпор, я советовал ему просить об увольнении от должности.

Наш разговор перешел затем на распространяемые с ссылкою на Гучкова письма Императрицы и Великих Княжен, и мы оба высказали предположение, что письма апокрифичны и распространяются с явным намерением подорвать престиж Верховной власти, и что мы бессильны предпринять какие бы то ни было меры, так как они распространяются не в печатном виде, и сама публика наша оказывает им любезный прием, будучи столь падкою на всякую сенсацию. Тут Макаров не обмолвился мне ни одним словом о происшедшем накануне или за два дня крупном скандале между Распутиным и его недавними друзьями и покровителями Саратовским епископом Гермогеном и знаменитым Иеромонахом Илиодором, незадолго перед тем совместно посетившими меня по делу об издании Листков Почаевской Лавры.