Сталин. Том II

м сомнениям. К тому же в тексте, очень разнузданном по стилю, Калинин назван был инициалами, М.И. Я не верил своим глазам. "Что это такое?" -- спрашивал я некоторых близких ко мне людей, в том числе Серебрякова (расстрелян в феврале 1937 г.). "Это Сталин дает последнее предупреждение Калинину". "Но по какому поводу? Конечно, не потому, что оберегает его нравственность. Должно быть, Калинин в чем-то упирается?" Действительно, Калинин, слишком хорошо знавший недавнее прошлое, долго не хотел признать Сталина вождем. Иначе сказать, боялся связывать с ним свою судьбу. "Этот конь, -- говорил он в тесном кругу, -- завезет когда-нибудь нашу телегу в канаву". Лишь постепенно, кряхтя и упираясь, он повернулся против меня, затем -- против Зиновьева, и, наконец, еще с большим сопротивлением -- против Рыкова, Бухарина и Томского, с которыми он был теснее всего связан своими умеренными тенденциями. Енукидзе проделывал ту же эволюцию, вслед за Калининым, только более в тени, и несомненно с более глубокими внутренними переживаниями. По всему своему характеру, главной чертой которого была мягкая приспособляемость, Енукидзе не мог не оказаться в лагере термидора. Но он не был карьеристом и еще менее негодяем. Ему было трудно оторваться от старых традиций и еще труднее повернуться против тех людей, которых он привык уважать. В критические моменты Енукидзе не только не проявлял наступательного энтузиазма, но, наоборот, жаловался, ворчал, упирался. Сталин знал об этом слишком хорошо и не раз делал Енукидзе предостережения. Я знал об этом, так сказать, из первых рук. Хотя и десять лет то

му назад система доноса уже отравляла не только политическую жизнь, но и личные отношения, однако, тогда еще сохранялись многочисленные оазисы взаимного доверия. Енукидзе был очень дружен с Серебряковым, в свое время видным деятелем левой оппозиции, и нередко изливал перед ним свою душу. "Чего же он /Сталин/ еще хочет? -- жаловал Енукидзе. -- Я делаю все, чего от меня требуют, но ему все мало. Он хочет, чтобы я считал его гением..." (А в воспоминаниях 1929 г. очевидна попытка выдать Сталина за "гения".)

Чтобы крепче связать Енукидзе, Сталин ввел его в Центральную Контрольную Комиссию, которая призвана была наблюдать за партийной моралью. Предвидел ли Сталин, что сам Енукидзе будет привлечен за нарушение партийной морали? Такие противоречия, во всяком случае, никогда не останавливали его. Достаточно сказать, что старый большевик Рудзутак, арестованный по такому же обвинению, был в течение нескольких лет председателем Центральной Контрольной Комиссии, т.е. чем-то вроде первосвященника пратийной и советской морали. Через систему сообщающихся сосудов я знал в последние годы моей московской жизни, что у Сталина есть особый архив, в котором собраны документы, улики, порочащие слухи против всех без исключения видных советских деятелей. В 1929 г. во время открытого разрыва с правыми членами Политбюро, Бухариным, Рыковым и Томским, Сталину удалось удержать на своей стороне Калинина и Ворошилова