Семейный архив

Первый раз несколько лет назад мы зашли в собор Св. Патрика — и были поражены — не величием, а особенной атмосферой внутри него. Высоченные, в готических «веревках» потолки, скульптуры, часовенки, горящие свечи, органная музыка, живописные изображения... И все это посреди бурлящего, заполненного куда-то спешащими людьми города... Я видел, как, никем не неволимый, входил с улицы человек, становился на колени между скамьями (там, внизу, приделана дощечка для колен) и замирал — оставаясь наедине со своими мыслями, чувствами... Это было удивительно и трогательно: выдернутый из суеты человек, перед самим собой, перед Богом, перед собственной совестью — как это ни обозначь... Когда я смотрел на таких мужчин или женщин, у меня влажнели глаза, в горле камнем застревал комок...

Я помог Сашуле соорудить стенд на тему: «Распад Советского Союза». Когда к нему пришли вечером друзья, мы тише воды, ниже травы сидели в своей комнате, и Сашка был нам за это весьма благодарен. Однако главным событием для нас было совместное посещение Карнеги-холла.

Собираясь на концерт, Сашка спросил, как мы хотим, чтобы он оделся: обычно или... Мы сказали — как ему хочется. И он оделся в белую рубашку, галстук, бело-серые брюки. В Карнеги-холле он предложил нам раздеться в гардеробе и сам заплатил за это. Потом провел нас в лифт, а затем — на положенные по билетам места. Он сидел между нами, внимательно слушая Филадельфийский оркестр, а я вспоминал, как одиннадцать с половиной лет назад, малышом четырех с половиной годочков, в кургузой, горбящейся на спине курточке, очутился он за перегородкой, над которой висела табличка «Вена», и плакал навзрыд... Сейчас он в десятом классе, ему 16, он выпускает газету в 1300 экземпляров... (Когда-то за журнал «Вонзай самокритику» нас потянули в КГБ). Спасибо тебе, Америка... Приехали ребята — после Палермо и Неаполя. Я не помню, чтобы они были так теплы, душевны, приветливы. Мы ездили на Брайтон, где в книжных магазинах купили несколько книг, в том числе и «Книгу жизни» Дубнова; потом оказались в Грин-Виллидж, где люди живут свободно, не стесняясь сексуальных пороков; нас привели в крохотное английское кафе «Чай и симпатия», там было тесно от маленьких столиков — на двоих, на четверых, и пирожные, и взбитые сливки — все было вкусно и безвредно... Дома у ребят следовало произвести перепланировку: прибыла мебель из Франции, ее требовалось расставить...

Ребята — все трое — прижились, вжились в Америку. И мы оба радовались за них...

21.

Мы радовались за ребят, но сами...

О, да, будь мы в Алма-Ате, я не столько бы думал о «Семейном архиве», сколько о пропитании. Да и — думал ли?.. Ведь тут мне вырезали девять лет назад опухоль, от которой я давно бы помер, оставаясь там. А если бы и выжил, то три мои книги так и остались бы голубой мечтой... Мы оба, я и Аня, ни за что не смирились бы с желанием вытеснить из Казахстана всех «инородцев» — так, вероятно, теперь именуют в Казахстане всех не-казахов. Что это была бы за жизнь?..

И однако... И однако... Вспоминается мне Малая Алмаатинка, ее плеск, ее пена, ее играющая солнечными искрами вода... Вспоминаются волжские плесы, розовые на закате, как бы из толстого, уходящего в глубину литого стекла... Вспоминается людская круговерть площади Революции (как там она теперь называется?..), где мы с Аней встречались столько раз... Вспоминается темно-синяя, рябящая поверхность Невы с тонким силуэтом Петропавловской крепости... А главное — русские лица, мужские, женские, детские, стариковские — русоволосые, широковатые, со слегка вздернутыми носами, с широко посаженными серо-голубыми глазами, в джинсах, в пушистых норковых шапках, в юбках, плещущих возле колен...

Мистика... Все это — мистика... Там Горбачева сменил Ельцин, Ельцина — Путин... И учрежден старо-новый герб государства Российского — хищный двуголовый орел, символ имперской власти, ненавистный всем входящим в империю народам, кроме русского... И триколор, учрежденный Петром I, ради своих побед, ради славы России положившего треть населения страны в сырую матушку-землю... И гимн, до сих пор звучащий у меня в ушах: «Нас вырастил Сталин на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил...» На труд и на подвиги... О, Русь!.. Тебе, как и в прежние времена, нужен царь-батюшка, чтобы было на кого молиться и кого проклинать!.. Нет, нет, нет!.. Народ, этот самый любимый мною народ выбрал Путина?.. Нет, не хочу!.. Я там много лет ощущал себя эмигрантом. Но здесь-то, в Америке — тем более... За эти девять лет у меня появились друзья и добрые приятели — Мариус и Саша Шпанер-Брин, с ними смастерили мы последнюю книгу... Тамара Майская, чьи четыре книги стоят у меня в шкафу... Леночка Мескина, для которой петь — радость, как для всех — ее слушать, принимать сердцем идущие от нее волны печали, веселья, грусти... Иосиф Суркин с его удивительным чудо-искусством... Фурштейн, берегущий традиции еврейских, запечатленных в «Сидуре» мудрецов... Мария и Изя, исполненные дружелюбия и отзывчивости, Гриша и Валя Виноградовы, Володя Давидовский с его космическим тезисом Канта (перехваченным, кстати, у Гиллеля, хотя и без ссылки на него: «Не делай другому того, чего не хочешь, чтобы делали тебе...»), Колкеры, Эстер и Борис, мы близки с ними уже много лет... Лена и Давид Левины, заядлые спорщики, но всегда готовые прийти на помощь... Но эта земля, по которой я хожу, не стала моей... Я ничего не сделал для нее, для живущих на этой земле людей...

Я здесь чужой.

Чужой, поскольку у меня иная ментальность, иной язык, иные представления о счастье, о взаимоотношениях между людьми. О, я искренне благодарен за все американской земле, но... Но я и здесь чувствую себя Вечным Странником, Вечным Жидом...

Единственная страна, где хотелось бы мне жить, — Израиль...

Глава пятнадцатая 

ПИСЬМА, ПИСЬМА, ПИСЬМА...

Эта глава состоит в основном из писем, полученных нами с 1992 (вторая половина) по 2000 годы. Письма от родных и друзей — из Казахстана, России, Белоруссии, из Израиля... Они, эти письма, отражают сложившуюся ситуацию — в стране, которая была и остается нашей родиной, а также свое, индивидуальное отношение к происходящему — со стороны каждого из авторов писем. Помимо прочего, любопытно сравнить приводимые здесь письма — по духу, настроению, содержанию — с теми, которые получал я в шестидесятые годы, в эпоху «оттепели»... Письмо, в случае необходимости, сопровождаются данными о том, кем и откуда оно было послано.

1992

Э. Монокрович, Алма-Ата

31.07.1992

Ю.Герту

Оккупация, эмиграция...

Жутью веет от этих слов.

До чего не хотел бы знать я их...

И на кой нам черт пертурбация

Самых важных в жизни основ?

Уезжают друзья, родные,

Милых сердцу все уже круг,

И вчера я едва ль не впервые

Ощутил одиночество вдруг...

Счастья вам! Би хеппи! Лехаим!

Зайт гезунд! Можно даже — ак жол!

Ведь не важно — какими словами,

Важно — что ты в сердце нашел.

Мы вас любим и мысленно с вами —

Для любви нет на свете преград —

Ваши книги останутся с нами

И ваш добрый и грустный взгляд.

Э.Монокрович — метеоролог, мы случайно познакомились в садике возле нашего дома. Стихотворение мы получили уже в Кливленде, оно было написано, судя по дате, в день нашего отъезда из Алма-Аты.

Руфь Тамарина, Алма-Ата

1.09.92

Дорогие мои, вот уж месяц вас нет с нами, но не проходит и дня, чтобы по тому или иному поводу я вас не вспоминала — вам не икается?.. Пришла весточка, из нее ясно, что добрались вы более или менее нормально и так же устроились, слава Богу! Самое трудное — предстоящая операция у Юры...