Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3.

— «Волга», «Волга», я — «Береза», как слышите? Прием.

— Слышу хорошо, жди команды.

Пристроилась около рации, на промерзлую землю постелила хвойный лапник и загородилась бугорком снега. Послышалась команда с НП: «Орудия приготовить к бою! Цель… Уровень… Беглый…» Я точно передала данные. Все орудия взвода настроились на принятый прицел. Последовала вторая команда: «По фашистским гадам — огонь!»

Вскоре пошла в атаку пехота. Противник открыл ураганный огонь. Рвались снаряды, обдавая нас ледяными осколками и землей. У меня задрожали руки и ноги. Вместо того, чтобы еще ниже прижаться к земле, я встала и хотела куда-то бежать. Начальник радиостанции старшина Тимошенко, крепко ухватив меня за шинель, крикнул:

— А связь? Работай! Вызывай начальника штаба… Связь должна быть, пока мы живы!

А снаряды падают, рвутся. Осколки долетают до нас. Сорвана антенна рации. Отлетел каблук от моих новых сапог. Старшина все ниже пригибается и загораживает меня собой. О Боже, я не могу прийти в себя: руки и ноги еще больше дрожат, нутро мутит.

Возобновилась атака нашей пехоты. Послышались по рации новые команды. А я сразу ответить не могу — сорвало антенну. Подключила штыревую, слышно хуже, но принимать и понимать команды можно. Беру микрофон, а руки «пляшут», и все же нажимаю на клапан, повторяю команды.

На огневой появились раненые и убитые. Ранило командира 2-го дивизиона капитана В. С. Бойкова. На носилках все больше и больше приносят раненых. Убитых накладывают на сани и увозят в братские могилы. Многие из них успели замерзнуть в жутких позах. Не могу смотреть на них. Принесли на носилках молодого солдата с автоматом в поднятой руке, с искаженным лицом…

Бой затихал. Вокруг гарь, густая дымка, стоны раненых… Старшина привез в термосе обед. Есть и пить я не могла — продолжалась тошнота и покалывание внутри. Не могла смириться с гибелью бойцов, которые лежали на огневой позиции.

Несколько дней я не могла прийти в себя. Успокаивало то, что хотя и с большим трудом, но справилась со своими обязанностями радиста и с «крещением» в первом бою. С искренним пониманием обстрелянные пожилые бойцы говорили: «Мы-то повидали жизнь. Но за что такие испытания выпали нашим детям? Совсем девчушечка, а пришла воевать за Отечество. Вот истинная русская душа!»

В весну 1943 года мне исполнилось 18 лет. Только-только начала набираться житейского опыта, наивная, не искушенная в любви. Я не испытывала еще никакой сердечной привязанности. Среди нас было много красивых молодых ребят, они относились к нам, девушкам, внимательно и нежно.

Пошли новые бои по всей Новгородской области. То пехота наступала, то отходила. Не забыть такое: из деревни Медведь не успели вывезти раненых. Немцы захватили их в землянке вместе с девушкой-санинструктором. Через несколько часов наша пехота освободила деревню. И то, что мы увидели, потрясло. Фашисты вырезали на лбу санинструктора звезду, отрезали груди и надели их на карабин. Все раненые бойцы были убиты, превращены в месиво из человеческих тел… Таков фашизм. В моем сознании крепла вера в наше правое дело, в необходимость моей солдатской работы. Впереди ждали трудные версты войны…

В памяти Марии Зиновьевны Богомоловой хранится многое пережитое, выстраданное. Чтобы знать истинную цену Победы, надо напомнить хотя бы о фронтовом быте, особенно тяжком для женщины.

— Нам приходилось, — рассказывает она, — и по земле ползать, и пережидать бомбежку среди руин. Шли в пыли, в дыму. А хотелось быть опрятными. Прополоскаешь где-нибудь на привале гимнастерку и, не успев посушить, натягиваешь ее на себя. А как приходилось мыться? Вдвоем с подругой разведем костер, отгородимся плащ-палатками, согреем воды в котелках и поливаем друг друга. На войне на каждом шагу были такие трудности, которые и представить невозможно в мирной жизни.

А история ее первой награды и самой, пожалуй, дорогой — ордена Славы 3-й степени — трогает сердце, дорисовывает облик солдата-победителя.

Мария Зиновьевна стала радисткой штаба дивизиона. Ее направили со взводом лейтенанта Б. Глазунова на танковое направление, откуда должна была вестись стрельба прямой наводкой.

Девушка поддерживала связь штаба с огневой позицией до тех пор, пока не разбило рацию. Убитым оказался санинструктор. Тогда она стала перевязывать раненых, переправляя их в подвал полусожженного дома. Наконец, вышло из строя последнее орудие, и все оставшиеся в живых артиллеристы собрались в подвале. Фашисты начали обыск дома, понимая, что русские далеко уйти не могли.

Маша с помощью Глазунова подняла раненых и расположила их вдоль стен. Понимали: надежды на спасение мало. Немцы запросто могли забросать подвал гранатами. К счастью, они ограничились несколькими беспорядочными автоматными очередями. Пули никого не задели. Глазунов поднял большой палец: молодец, Богомолова, здорово придумала!

Решили пробиваться к своим под покровом сумерек. Но как быть с ранеными?

И Глазунов принял единственно правильное решение. Он собрал в один вещмешок документы, награды воинов, вручил его Маше и приказал во что бы то ни стало добраться до штаба полка. Объяснил: от того, насколько быстро она сумеет это сделать, зависит не только жизнь оставшихся в подвале воинов, но и жизнь многих других, — ведь помимо прочих документов в вещмешке находилась карта с нанесенными на ней нашими и вражескими огневыми точками.

В сопровождающие Глазунов дал Богомоловой одного из легкораненых. Идти тот как следует не мог, поэтому с самого начала им пришлось ползти. Да и к лучшему — незаметнее так было.

— С сопровождающим я договорилась сразу: если нарвемся на немцев, он должен кинуть в мою сторону гранату. Другого выхода не было: живой отдаваться в руки палачей не хотела, — вспоминает радистка. — У самого леса немцы все-таки заметили нас. Вдогонку нам затрещали очереди. Теперь раненой была и я… Неожиданно мы наскочили на вражеский пост. И немцы опешили — это-то и спасло меня. Шедший за мной раненый артиллерист, как договорились, крикнул: «Беги!»

Кинулась в сторону и тут же упала на землю. За спиной раздался взрыв гранаты…

Как перебралась через нейтральную полосу, не помню. Узнала потом, что сразу после возвращения в штаб в сторону дома, где оставались товарищи, ушли танки. Взвод лейтенанта Глазунова был спасен. Пригодилась и доставленная мною карта…

Да мало ли было таких эпизодов, когда до смерти — одно мгновение, а не «четыре шага»… И огонь она на себя вызывала, и под интенсивным артиллерийским и минометным обстрелом держала связь, и в обвалившемся блиндаже была заживо похоронена. На судьбу не сетовала. Жалела об одном — не довелось ей в поверженном Берлине побывать: в мае 1945-го их дивизию повернули на Прагу.

«Она, наша Маша, прошла по дорогам войны вместе с нами», — пишет в своем письме В. Щетинкин. — «И мы гордились ею, уважали. До сих пор сохранили добрые чувства к ней. Она прежде всего думала о долге и только потом — о себе!»

Помнит, ценит и Мария Зиновьевна своих фронтовых друзей. Нахлынуло, взбудоражило былое — написала стихотворение «Вспомни», обращенное к ним. Пусть строчки не совсем в ладах с законами стихосложения, написаны они от чистого сердца…

Я воспроизвела воспоминания трех знакомых мне женщин. Разные обязанности они выполняли на войне, а роднит их общее — не жалели юной жизни ради одной для всех любимой Родины и ее Победы. Они из нашего фронтового братства.

Юрий Грибов. На том берегу

После войны меня долго преследовала одна фронтовая картина. Только, бывало, укладываясь спать, закрою глаза, и вот оно поплыло, словно в кино: свежая земля окопного бруствера, я уперся в нее локтями и смотрю в прорезь пулеметного прицела на бегущую вражескую цепь. И тут же в такт длинных и коротких очередей начинают дрожать мои ладони, вцепившиеся в отполированные рукоятки. Я переворачиваюсь на другой бок, ложусь на спину, а оно, это проклятое видение, начинается с самого начала, да еще ярче и рельефнее…