Записки о России при Петре Великом, извлеченные из бумаг графа Бассевича

Герцог был в лагере В продолжение всей этой тяжелой кампании король, чтоб приучить его к войне, держал его постоянно при себе. Узнав о смерти дяди, молодой этот принц, убитый горестью, заперся в своей палатке. Напрасно те из генералов, которые были преданы ему, старались добиться возможности говорить с ним. Дюкер умолял фаворита его Рёнсдорфа уговорить принца явиться перед армиею, и уверял, что заставит немедленно провозгласить его королем. Ренсдорф входил к своему государю, но вышел от него с ответом, что он неутешен и не может ни с кем говорить. «В таком случае, — сказал Дюкер, — пусть будет, что будет». Льстецы, которые всегда обманывают государей и их любимцев, уверили Карла-Фридриха и Ренсдорфа, что шведский народ обожает потомка Густавов, рожденного и воспитанного среди его. В этой уверенности, неопытный принц не предпринимал ничего, думая, что гораздо более возьмет горестью о потере героя, чем желанием скорее завладеть его престолом. Такое промедление было спасением для шведской свободы. Иначе как осмелилась бы она поднять голову против монархической власти, в виду короля, провозглашенного армиею и уже вступившего во все права своего предшественника?

Герц, по приказанию сенаторов, был арестован на пути с Аландских островов к осаждаемому Фридрихсгаллу, куда ехал для совещания с королем, ничего не зная о его смерти. Не успела весть об этом аресте распространиться по сю сторону Балтийского моря, как Бассевич уже отплыл в Стокгольм. Он был принят там со всевозможною предупредительностью.

При его появлении прежняя нежность к нему пробудилась опять в герцоге, который принял его в свою службу, а народ, жаждавший улик против Герца и желавший его казни, наперед начал рассчитывать на поддержку, которой ждала его ненависть от обвинений врага. Но ожидания эти были напрасны. Следственная комиссия вотще убеждала Бассевича свидетельствовать против его гонителя. Он отозвался, что, по причине их вражды и несчастья Герца, показания его, Бассевича, были бы подозрительны и вовсе не великодушны, а потому ограничился только опровержением того, что непримиримая ненависть или, может быть, необходимость при оправдывании самого себя заставляли Герца говорить против него. По мнению Бассевича, этот политик без убеждений заслуживал смерти в Голштинии, а не в Швеции, где, для поправления дел, он вступил на истинный путь, начав переговоры с царем. Когда Герц проходил на эшафот мимо дома, занимаемого Бассевичем, последний ушел в одну из отдаленных комнат, чтобы не слышать насмешек, которыми чернь преследовала несчастного барона, и запретил своим людям идти смотреть на казнь.

Так как из бумаг, отобранных у Герца при его аресте, недостаточно выяснились его сношения с царем, то сенат хотел захватить и юстиции-советника Штамке, состоявшего секретарем при Герце и оставленного последним на острове Аланде. Но Штамке, узнав об этом, перешел на русскую территорию и обратился к царю с просьбою о принятии его под свое покровительство. Монарх не хотел потом выдать его на том основании, что он состоял на службе Голштинии, а не Швеции. Сенат, с своей стороны, не захотел в этом деле прибегать к посредничеству герцога, и Штамке таким образом спас свою свободу, сделавшись впоследствии орудием первых непосредственных сношений между герцогом голштинским и его покровителем.

Шведы надеялись наслаждаться плодами своей независимости лишь по мере удаления от пути, начертанного их деспотическим государем. Если он предпочел сойтись с царем, с исключением других своих неприятелей, то они теперь решились примириться со всеми, за исключением одного царя и оставили без внимания аландские переговоры, приходившие уже почти к концу, чтобы начать со всех сторон новые. Бассевич, изустно и письменно, представлял сенаторам и лицам наиболее влиятельным, что так как о восстановлении Станислава не было более речи, то союз с Россиею не мог уже встретить никаких затруднений, и что Польша и Пруссия сами собою не замедлили бы приступить к нему; что у царя, сделавшегося слишком могущественным, никогда не отнимут завоеванных им земель; но что при помощи союза с ним можно бы было избежать необходимости жертвовать германскими провинциями; что шведская свобода нашла бы в нём верного союзника, тем более, что для него столько же выгодно поддерживать ее, сколько для других держав стараться подчинять Швецию игу государя самовластного, более способного, при помощи своей неограниченной власти, противостоять страшному московскому могуществу, возрастание которого их так беспокоит. Но все эти основательные доводы не могли пересилить всеобщего, повального стремления отрешиться вполне от прошедшего царствования, и к союзу с Францией) и Англией) приступлено было тем с большею еще поспешностью, что опасались, чтоб царь, в союзе с Швециею, не употребил своего влияния для возведения на престол шведский герцога голштинского. Молодого принца этого считали проникнутым любовью к деспотизму; наследственное право его на корону шведскую казалось опасным для свободы, а он, несмотря на всю свою проницательность, избалованный в детстве старою королевою Гедвигою Элеонорою и потом разными темными фаворитами, не умел снискать той популярности, которой принц и принцесса гессенские привязывали к себе сердца.

Препятствия, затруднявшие ему путь к престолу, увеличивались со дня на день, и Бассевич, боясь, чтоб герцога навсегда не удалили от короны, предложил ему присоединиться к партии принцессы, с тем, чтоб она объявлена была королевою, а он её наследником. Неуверенная еще насчет своей собственной участи и чувствуя свойственное государям нерасположение к ограничению их власти, принцесса была не прочь от такой комбинации, которая бы поставила её права вне зависимости от решения государственных сословий. Но другие министры герцога, Башнер и Фриц, полагали, что он вовсе еще не в такой крайности, чтоб отказываться от притязаний, на которые имел законное право. Некоторые из приверженцев свободы с умыслом поддерживали их мнение, чтобы только воспрепятствовать соединению, которое грозило опасностью новой форме правления. Тогда принцесса, поставленная в необходимость на что-нибудь решиться, отдала свои права на суд нации, была единодушно избрана и согласилась на все условия; после чего 4-го марта 1719 года государственные сословия присягнули ей, а 28-го числа того же месяца совершилось её коронование. Она принесла с собою на престол непримиримую ненависть к своему племяннику. С самого раннего детства он внушил ей отвращение к себе за шалости, которыми осмеливался досаждать ей и за которые вдовствующая королева [48], в восторге от игривости его ума, вовсе не думала его наказывать. Его первенство при дворе перед принцем гессенским, до возведения последнего покойным королем в генералиссимусы, еще более увеличивало её неприязнь, дошедшую наконец до последних пределов вследствие тех сопротивлений герцога, которые принудили ее пожертвовать верховными правами своего дома.

Узнав об избрании королевы, царь поспешил, через посредство Штамке, крепко уверить герцога, что примет его сторону, если он согласится приехать в Петербург. Иметь в своих руках наследника Карла XII — казалось ему самым действительным средством устрашать Швецию и принудить ее к заключению такого мира и к согласию на такие уступки, какие он только пожелает. Бассевич был того же мнения и сообщал по секрету о тайных предложениях царя всем желавшим знать о них, в надежде, что для отклонения государя его от принятия их, за ним утвердят по-крайней мере несомненное право наследования королеве и не откажут ему в сильном вспомоществовании для возвращения его наследственных владений. Но свобода усилила самоуверенность шведов, — они уже более не боялись царя, а идол всей нации, граф Арвед Горн, знавший и руководивший герцога с самого раннего его детства, показывал вид, что нехотя жертвует своею к нему дружбою долгу патриота, и потихоньку говорил своим друзьям, что Карл-Фридрих на престоле был бы вторым Эриком XIV [49]. Слова эти скоро стали повторяться толпою, которая верила им; но люди более здравомыслящие заподозрили Горна в желании очернить законного наследника Вазы и тем облегчить себе путь к короне, которую хотел утвердить за своим родом. Королева с удовольствием видела, что все оставляли герцога; она назначала скипетр своему супругу. Двор и сенат пренебрегали Карлом-Фридрихом. Его заставляли терпеть нужду во всём, не выдавали следовавшей ему доли из доходов с аллодиальных имений королевского дома, не исполняли условий, заключенных с голштинскими полками, бывшими на жаловании у Швеции, Королева склонила герцога признать ее, обещав ему, через Арведа Горна, титул королевского высочества, дарованный еще покойным королем отцу его; но не сдержала слова, отказалась от своего обещания и украсила этим титулом принца гессенского. Столько оскорблений не мог вынести племянник Карла XII. Кроме того, он был склонен к подозрительности (а управлявший им Рёнсдорф, человек боязливый, указывал ему на опасности, будто бы угрожавшие его особе), и потому решился оставить Швецию. Его министры представляли ему единодушно, что необходимо выждать окончания переговоров, начатых через посредство Франции с Англиею и Даниею, и что он должен продолжать тревожить королеву своим присутствием, чтоб заставить ее честно разделаться с ним, а именно доставить ему или его владения, или приличное за них вознаграждение, и назначить достаточную пенсию на содержание его двора. Но медлительность пугала Рёнсдорфа, и герцог остался при своем намерении. Он объявил, что уезжает. Обрадовавшись случаю отделаться от него, королева немедленно повелела снарядить небольшую эскадру, на которой предоставляла ему переправиться куда угодно. Обер-церемониймейстер Функ сопровождал его и по поручению сената платил за все путевые издержки до самого прибытия их в Германию. Герцог вышел на берег в Ростоке 4-го июня. Из его министров последовал за ним только Бассевич; оба другие, как шведы [50], просили, для заботы о его же интересах, оставить их в Стокгольме, но в сущности они только искали этим путем уклониться от тяжелой обязанности поддерживать в иностранных землях достоинство государя без владений, без денег, без союзников, и иметь постоянно дело с фаворитом, усердным, но недалеким и робким, каким был Рёнсдорф. Отдохнув, после морского путешествия, несколько дней в Дальвице, замке, принадлежащем камергеру Бассевичу, брату его министра, молодой герцог отправился покамест в Гамбург, где он мог быть вблизи от своего семейства [51], своих владений и от тех дворов, с которыми ему предстояло вести переговоры относительно восстановления его наследственных прав на эти владения. Там он принял титул королевского высочества, который имел еще отец его, и о котором большая часть соседних держав не спорила, не смотря на возражения Швеции, Дании и даже Англии [52].