Вечный юноша

«Погорел» он, как теперь говорят, с отстранением Троцкого, уже после гражданской войны.

Дядя ушел из армии, поселился в Москве и, кажется, работал бухгалтером. Когда после его смерти я встретился в Москве с вдовой его сына Михаила, она мне кое-что успела рассказать о последних днях его жизни. Она меня уверяла, что у него был тяжелый характер — жили они в одной комнате — тетя Вера уже умерла — дядя и Миша с женой. Молодые спали за занавеской, а дядя Коля, сидя на диване «всю ночь», читал и, следовательно, «всю ночь» жег свет. Молодых это, конечно, мало устраивало.

И еще она мне сказала:

— Любил он говорить, что много сил и трудов положил для установления и укрепления Советской власти.

Тетрадь III, 1960 г.

1.

Общеизвестна своеобразная «полемика» Тютчева с Цицероном.

Но само по себе стихотворение столь великолепно, что я позволю себе прочитать.

И Тютчев отвечает:

И заключает:

Сам Тютчев прожил довольно благополучную и мирную жизнь, достаточно далеко «от бурь гражданских и тревоги», хотя мальчиком был свидетелем Отечественной войны 1812 года, а незадолго до смерти — Парижской Коммуны.

На долю поколения, которое пришло в мир на рубеже XIX и XX вв., выпала очень трудная юность. К этому поколению принадлежит Лев Ал. Майданович (известный казахстанский ученый— Н.Ч.).

Оно-то в полной мере «посетило сей мир в его минуты роковые», и думается, несколько объелось на божественном пиру — столько на его голову свалилось ««высоких зрелищ».

Это поколение в 17–18 лет было свидетелем величайшей социальной революции, в «10 дней потрясшей мир».

Но в то же время на головы их с катастрофическим грохотом рухнул старый мир.

И в этом грохоте, пыли и обломках, я прямо скажу, людям политически не подготовленным и не принадлежащим к победоносно выходившему на авансцену истории рабочему классу или крестьянству — делавшему эту «свою» революцию, было весьма нелегко разобраться в происходящих событиях и выбрать правильный путь.

Многие пошли по линии наименьшего сопротивления, т. е. их сознание продолжало определяться той средой, в которой они выросли и к которой принадлежали — другими словами, бытием своего класса.

И немудрено, что гибель своего класса, гибель старого мира, они готовы были принять за гибель России вообще.

Немудрено, что среди мусора и «обломков самовластья» они не смогли разглядеть того, что почти за целое столетие разглядел во мгле истории гений Пушкина:

В результате всего этого известное количество русских людей оказалось за пределами Родины.

Конечно, не следует принимать в расчет тех «недорезанных буржуев», которые спасали свою шкуру и туго набитый кошель.

Для этих людей, обычно, «своей страной» является страна, в банках которой лежит их основной, «текущий счет».

Но историческая объективность позволяет нам теперь признать, что и в дореволюционные времена, среди так называемого служилого люда было не мало «России верных сынов». Плохо ли, хорошо ли, но эти люди из поколения в поколение помогали строить русское государство, расширять и оборонять его рубежи.

Эти люди воспитывались в понятиях служения и любви к родине. Откуда бы иначе взялись не только Суворов и Ушаков, Кутузов и Нахимов, но и безвестные герои Шипки и Измаила, сопок Манчжурии, какой-нибудь Борейша с батареи Электрического Утеса в Порт-Артуре?..

Сын военного моряка и сам моряк в молодости, Лев Ал. Майданович принадлежит именно к этому служилому слою.

Люди из этой среды, в равной мере, как и из среды интеллигенции, выброшенные шквалом истории за рубеж, оказались в достаточно трагическом положении.

И нужно сказать, что очень скоро изменившееся бытие стало просветлять и определять их новое сознание.

…Во всех их бедствиях и скитаниях им всюду сопутствовала тоска по родине и взгляд их был устремлен к родному дому…

(Отрывок письма к Раисе Миллер в Париж — Н.Ч.).

…Вот и пришла та самая одинокая старость, о которой ты часто говорила! И, конечно, ты тысячу раз права, что виноват во всем я! Но кроме одного. Я вовсе не думал никогда, что удобства и интересная работа ценнее в жизни, чем человеческие отношения. И ты отлично знаешь, что я менее всего в жизни искал удобств и никогда мне не сопутствовало и материальное благополучие. Мы не копили в жизни жалкий скарб. И если сказать правду, от этого никогда не чувствовал себя несчастным, потому что отсутствие этих двух вещей не лишало меня других, с моей точки зрения, более ценных, больших радостей жизни. Но, родная моя Рая, я думаю, ты знаешь, что возвращение на родину тоже ни в коей мере не было поисками удобств и материального благополучия. Я ведь ехал, совершенно не зная, что я буду делать, какую работу я найду — я только знал, что это не будет литературная работа — я ехал на родину, потому что было логическим завершением всего моего жизненного пути, результатом раздумий, исканий, сформулировавшихся из жизненного опыта убеждений.

И, конечно, большое счастье, что на родине я нашел самого себя, т. е. нашел работу, которая соответствует моему призванию, и она стала творческим трудом для меня. А творческий труд это не только назначение человека, но большая радость. Но труд, конечно, не исключает и не заменяет в жизни человека личное счастье…

(Телеграмма от Глюма, который поздравляет Ю. Б. с 42-й годовщиной Советской армии — 23/11,1960 г.).

2. 9/V

…Теперь о Леве (родной брат Ю.Б.Софиева, Лев Оскарович Бек-Софиев, ученый биолог, который остался во Франции, — Н.Ч.). Прежде всего ирония не всегда дочь разума. И я не знаю, почему в нем вызывает иронию хотя бы то обстоятельство, что я могу работать в той области, к которой тяготел с детства (зоология), и что моя работа получает высокую оценку, что большим трудом и стараниями многому научился? (Однако специального образования у Ю.Б.Софиева не было, он учился русской филологии, сначала в Белграде, затем в Париже — Н.Ч.).

Что касается смерти Макса (Максимилиан Бек-Софиев, младший брат Ю.Б.Софиева, погиб в сталинских лагерях на Колыме в 1945 году — Н.Ч.), я думаю (и Лев должен это знать лучше меня), что я в этом виноват в меньше, чем, скажем, сама мама. С ее характером и способностью ссориться и портить отношения со всеми окружавшими ее людьми. Моя вина с отцом заключается в том — и я в этом всегда себе отдавал отчет — что мы оказались за границей. И этим была создана нездоровая атмосфера в семье. Я не хочу ни в чем обвинять покойную маму, но, объективно, думаю, что ее властный характер и верования тоже оказали известное влияние на детей. Когда-то мама и Лева обвиняли меня и в смерти отца, и в том, что женился (Лев Бек-Софиев не женился и жил с матерью до самой ее кончины, только потом вступил в брак, будучи уже в преклонном возрасте, детей не имел — Н.Ч.), будто бы я должен был жить все время с отцом. Все это настолько абсурдно, что об этом говорить. Но основная причина всех этих обвинений лежит в глубоких различиях наших верований и убеждений, вытекших из различия натур и жизненного опыта.